Жила Комякова действительно на прежнем месте, на улице Красной, неподалеку от бывшей не то Революционной, не то Коммунистической, в двухкомнатной квартирке. Правда теперь эта квартирка была переоборудована, стена на кухню снесена, обнажая стильный кухонный угол. Кругом стояла дорогая мебель, да и все вещи – маленькие и большие – тоже были очень дорогими. Но как тогда, так и теперь, все это было в ужасающем состоянии, просто каким-то хламом, и только приглядевшись внимательно к этому хламу, к отдельным его частям, можно было понять, что заплачено за все это было немало.
Сама Комякова тоже была в ужасающем состоянии, глаза отекли и покраснели, да и все лицо опухло и исказилось, как это бывает после долгих слез. Одета она была в старый, рваный халат, тоже, наверное, от прежних времен, но уже не плакала.
- Я два дня не ела, - сказала Комякова жалобно, едва впустив Киру в прихожую.
Кира пошла в кухонный угол и открыла холодильник. Из холодильника дохнуло запустением, но кое-какие припасы там еще оставались. После секундного раздумья она взбила веничком три яйца, добавила немного майонеза, подсыпала кое-какие приправы из тех, что оказались под рукой, и сделала что-то похожее на омлет. Сверху покрошила засохший сыр.
- Уме-лая, - сказала Комякова и посмотрела на нее искоса и оценивающе.
Комякова взгромоздилась на высокий кухонный табурет с потрескавшимся уже кожаным верхом и все с тем же страдающим выражением лица, и вздыхая, съела это «что-то», похожее на омлет, и выпила две рюмки финской водки. (Кира от водки отказалась.) Потом Комякова попросила покрасить ей волосы. Она уже красила волосы и теперь они отросли – на концах рыжеватые, а ближе к корням темно-каштанового цвета. Кира пошла в ванну (стена между ванной и туалетом тоже была снесена, ванна была большая, но чего в ней только не было – грязное белье, туфли, целлофановые пакеты и даже стопка журналов), с трудом отыскала на полочке нужную краску, развела, как положено, и покрасила ей волосы. Комякова безропотно сидела на краю голубой, треугольной ванны и все еще горестно вздыхала. Затем Кира накрутила ей волосы на бигуди и, не найдя ничего лучшего, замотала голову чистым кухонным полотенцем. Она уже собралась уходить, как Комякова сказала с детской, капризной интонацией в голосе:
- Слушай, зачем тебе эта с… (нехорошее слово было произнесено и даже повторено), эта с… работа. Я буду платить больше.
- Я еще не хочу в домработницы, - сказала Кира.
- Ты не поняла, - сказала Комякова. – мне не нужна домработница. Мне нужен верный человек. Я устала! Верный человек! И только.
Кирин муж сразу невзлюбил Комякову, но она предложила Кире вдвое больше, чем та получала на работе, и тут уж и он не мог устоять. Кира действительно не должна была быть домработницей, она только контролировала женщину, временами убирающую, моющую и чистящую ее квартиру (Удивительно бестолковую, глупую, с выпученными, белесыми, как у снулой рыбы, глазами, которая, скорее, не убирала, а создавала вокруг себе еще больший хаос. И где только Комякова ее раскопала?), сопровождала Комякову по самым разным делам, что-то, когда она просила, занося в блокнот и вообще, вникала, разделяла и обсуждала вместе с ней ее жизнь. Впрочем, обсуждала Комякова, Кира только выслушивала. То есть, была чем-то вроде секретаря и компаньонки одновременно. Свою машину с шофером Комякова давала ей только изредка, зато такси оплачивала в любой момент без ограничений. Бывало, она могла отпустить Киру с вечера на день, на два – заняться семьей, но на другое же утро позвонить и сказать, что забыла позавтракать и от этого у нее мигрень. И Кира, бросив все свои начатые дела, должна была срочно делать бутерброды или что-нибудь посложнее и мчаться к ней. В таких случаях она заставала Комякову в ее внушительном кабинете – раскисшую, ноющую, небрежно причесанную и небрежно накрашенную, в стадии «распада». Она быстро делала ей кофе, подправляла макияж, укладывала волосы, подглаживала юбку. При этом они болтали на самые разные темы и мало-помалу Комякова оживлялась, приходила в себя, начинала отвечать на телефонные звонки, впускать посетителей и назначать встречи. Но Киру от себя все еще не отпускала. Потом они ехали куда-нибудь обедать, потом на какую-нибудь встречу, потом на какой-то банкет, где тоже была назначена встреча с «нужным» человеком, после все это надо было, конечно же, обсудить, основательно так перемыть кости… Домой Кира возвращалась поздней ночью, к недостиранному белью, недомытым окнам, недоваренному обеду (Муж, конечно, доварил, но надо было видеть, что это такое, вернее, попробовать). А утром надо было опять бежать к ней, к Комяковой, уже забывшей, что сама дала Кире отгул.
