И наконец, когда свалился изможденный, ночью во сне вновь явился его долгожданный мир. Он увидел все в ослепительной ясности, все до мельчайших подробностей. Он лежал и с сожалением думал: ах, если бы можно было сейчас все это осторожно перенести на бумагу или хотя бы записать на ленту — какая была бы это сильная вещь! Ну почему еще не придумали такой аппарат, сетовал он, автоматически включающийся в мозг в минуты вдохновения и запечатлевающий мысли и образы, даже не облеченные в словесную плоть,— мыслепись, образопись. Встань он сейчас, все исчезнет, а он останется среди голых стен, при свете, в ночи, с воспаленными глазами, в постели, во всей ясной яви.
Он лежал и продолжал видеть желаемое и в то же время думал о мыслеписи. О, если бы можно было те части своего мозга, которые сейчас не спят, заставить запечатлеть то, что происходит в другой, видящей сон части!
Утром он снова пытался было дожидаться того особого состояния — ведь пути вдохновения неисповедимы! — но потом передумал и взялся за ручку — пусть получится как получится!
