- Народу было немного?
- Да, немного.
- Трое-четверо?
- Если точно, так четверо. Ну и, само собой, наш старый пастор. Он прочитал всего одну молитву, была там такая рослая дама средних лет, сорок или около того, она все плакала. И молоденькая была. Она теперь каждую неделю приходит, вот гераньку принесла в прошлое воскресенье. Еще она хочет камень заказать, какие сейчас в моде: полированный, с именем и датой.
Затем, с профессиональной деликатностью могильщика, старик отошел в сторонку, а Бото повесил свой венок из иммортелей поверх Лениного, второй же - плющ и белые розы - положил как ободок вокруг горшка с геранькой. Он постоял немного еще, разглядывая скромную могилу и вспоминая добрую старушку, и побрел к выходу. Старик, вернувшийся между тем к прерванной работе, снял шапку и долго глядел Ринекеру вслед, недоумевая, с какой стати этот знатный господин,- а в том, что он знатен, у старика после прощального рукопожатия не осталось никаких сомнений,- с какой стати он приходил на могилу к простой старой женщине. «Не иначе, тут что-то есть. И извозчика отпустил, надо же». Но сколько-нибудь разумное объяснение не подвертывалось, и, чтобы как-то выразить свою признательность, старик взял стоящую поблизости лейку, подошел сперва к небольшой водонапорной колонке, а оттуда к могиле фрау Нимпч и полил чуть побуревший на солнцепеке плющ.
Бото же вернулся к экипажу, поджидавшему его перед «Роллькругом», сел и, час спустя, был уже на Ландграфенштрассе. Извозчик проворно спрыгнул с козел и распахнул перед ним дверцу.
- Возьмите,- сказал Бото.- А это - сверх уговора. У нас получилась почти что загородная прогулка.
- Почему же «почти»?
- Понимаю,- рассмеялся Бото.- Вероятно, надо прибавить?
- Да, не мешало бы… Премного благодарен, господин барон.
- Только уж тогда подкормите вашего одра. Прямо душа болит на него глядеть.
Он поклонился и взбежал по лестнице.
Квартира встретила его тишиной, даже из прислуги никого не было: все знали, что он об эту пору всегда сидит в клубе. Точнее, с того дня, как уехала Кете. «Вот ненадежный народ»,- пробормотал Бото себе под нос и сделал грозное лицо. Вообще же ему было приятно одному, и никого не хотелось видеть. Он перешел на балкон - посидеть и помолчать в тиши. Но под приспущенной маркизой нечем было дышать, да еще длинные сине-белые фестоны совсем закрывали доступ воздуху, поэтому Бото снова встал и поднял маркизу. Это помогло. Потянуло свежим ветерком, дышать стало легче, и, подойдя к балюстраде, он залюбовался видом лесов и полей и куполами Шарлоттенбургского замка - изумрудная медь облицовки так и горела под лучами полуденного солнца.
«А ведь за Шарлоттенбургом - Шпандау,- сказал Бото самому себе.- А за Шпандау насыпь, а по насыпи проложена железная дорога до самого Рейна. А по железной дороге идет поезд, в нем много вагонов, и в одном из них сидит Кете. Интересно, как она сейчас выглядит? Должно быть, прекрасно, как же ей еще выглядеть! Интересно, о чем она будет говорить? Должно быть, о всякой всячине, пикантные курортные сплетни, еще, пожалуй, туалеты госпожи Залингер и что Берлин - лучшее место в мире. Неужели же я не должен радоваться ее возвращению? Такая хорошенькая, такая молоденькая, такая счастливая, такая веселая! Да я и радуюсь. Только пусть не приезжает сегодня. Ради бога, сегодня не надо. Впрочем, с нее станется, недаром три дня от нее нет ни звука, а она обожает всякие неожиданности».
Мысли его текли еще некоторое время в этом направлении, потом перед внутренним взором Бото встали другие, картины, и воспоминания прошлого вытеснили из души образ Кете: сад Дёрров, прогулка в Вильмерсдорф, поездка в «Ханкелев склад». Это был последний удачный день, последний счастливый час… «Она, помнится, говорила, что волос связывает, слишком прочно связывает, вот почему она не хотела и не соглашалась. А я? Я-то почему настоял? Ничего не скажешь, существуют такие непостижимые силы, такие флюиды, рожденные то ли небом, то ли преисподней… И вот я связан и не могу освободиться. Ах, какая она была милая и ласковая в тот день, когда мы были еще одни и не боялись, что нас спугнут! Не могу забыть, как она стояла в высокой траве и, наклоняясь то влево, то вправо, рвала цветы. Цветы и до сих пор у меня. Но с этим пора покончить. К чему мертвые сувениры, они лишь причиняют ненужное беспокойство, а если их когда-нибудь увидит посторонний глаз, они могут спугнуть мое маленькое счастье и нарушить семейный мир».
