Не замечая, как побледнела дочь, Гриниха продолжала:
— Дом–то какой! Да тебе и век не снилось в таком доме жить… То–то мне последнее время сны такие снятся — все будто я по навозу хожу да руками его собираю, а он между пальцами так и уходит, так и уходит…
— А если я не пойду за него замуж? — прошептала, низко наклонив голову, Марина.
— Как — не пойдешь?! — Гриниха непонимающе уставилась на дочь.
Марина поднялась из–за стола. Ее губы дрожали, но голос прозвучал спокойно:
— Да так и не пойду!
— И слушать не хочу! Пойдешь за Николая — и все.
— Выходите за него сами.
Этого Гриниха не ожидала. Спокойный тон дочери прорвал ее гнев:
— Это ты мать не слушать?
Марина, наклонив голову, молчала.
Зеленовато–серые глаза Гринихи загорелись гневом.
Быстро выскочив из–за стола, она метнулась в сарай и через минуту вихрем вылетела оттуда с толстой палкой в руке.
Марина, исподлобья наблюдая за матерью, подпустила ее вплотную. Взоры их встретились.
— Вот только ударьте — зараз же уйду на хутор и больше вы меня не увидите!
Угроза подействовала. Как Гриниха ни была взбешена, но она повяла, что если дочь уйдет на какой–нибудь хутор работать, то свадьба расстроится.
Воспользовавшись замешательством матери, Марина убежала на улицу и вернулась домой только к ночи.
Гриниха еще не ложилась спать. На всякий случай не запирая дверей, Марина прошла в другую комнату.
Посмотрев вслед дочери, Гриниха проговорила:
Айка опять больна, а на молоко денег нету… Ох, господи! А тут еще ноги мне судорогой сводит, ходить не могу…
Но, видя, что Марина молча принялась стлать себе постель, крикнула:
У, дармоедка проклятая! Бисова душа! На шее матери век думаешь в девках сидеть?
Анка проснулась от крика и громко заплакала.
Марина подошла к углу, где на куче тряпья лежала больная сестренка, наклонилась над ней и стала гладить ее
взлохмаченную голову. Перестав плакать, Анка крепко обняла Марину за шею и прижалась к ее груди.
— Маринка–а–а, я есть хочу… — тихо всхлипывая, прошептала она.
Марина, поцеловав сестренку, поднялась:
— Не плачь, Анка, я сейчас пойду молока тебе достану.
Не обращая внимания на ругань матери, она накинула
на голову платок и вышла из хаты…
Утром Гриниха, принарядившись, ушла к Бутам, а Марина вынесла во двор больную Анку и стала расчесывать ей волосы. Средняя сестренка, двенадцатилетняя Милька. уселась тут же.
К ночи, когда уложенные Мариной дети заснули, бутовский работник привез Гриниху. По раскрасневшемуся лицу матери, Марина поняла, что та пьяна. С ее плеч сползала подаренная, видимо Бутом, черная шаль. Из–под пестрой косынки выползли смоляные пряди волос.
Сев на лавку, Гриниха торжествующе посмотрела на Марину:
— Триста рублей, дочка, Бут на приданое дает. А со свадьбой Николай торопит: «Мне, мол. на фронт ехать скоро надо». Чего молчишь? Али не чуешь?
Марина, расчесывая густые каштановые волосы, пристально посмотрела на мать:
— Чую, а за вашего Бута все одно не пойду!
Гриниха подскочила к печке, схватила ухват и занесла его над головой Марины.
— Будешь мать слушать или нет? — Ее рука уже Зотова была опустить ухват на голову дочери, но тут произошло то, чего никак не ожидала Гриниха. Марина с силой вырвала ухват и отбросила его в угол. Гриниха тяжело опустилась на пол.
Ночью, когда в доме все стихло, Марина с узелком в руках тихо вышла во двор.
К ее ногам с визгом кинулся рыжий косматый клубок.
— Прощай, Буян, прощай, милый.
Собака, ласково взвизгивая, лизала ее руки.
Прохладно в густом лесу. Запах преющих на земле листьев, смешиваясь с ароматом смолы, навевает грусть.
Андрей, сидя под старым буком, только что перечитал письмо, полученное им недавно от отца.
Каждый раз, когда он вынимал из кармана грязный, исписанный каракулями клочок бумаги, окружающий его лес исчезал, как утренний туман под лучами солнца. Перед застланным слезами взором плыли, словно живые, сцены из родной, знакомой станичной жизни…
В эти минуты он забывал все… Мечты Андрея несли его в хату Гринихи, и Марина вставала перед ним не с суровым взором, а улыбающаяся, с протянутыми к нему руками…
Второй Запорожский полк, в который попал вместе с одностаничниками Андрей, был перед этим сильно потрепан турками под Изоколясом и отведен в тыл.
