— Откройте, это Рудер.
Мельхталь открыл дверь и бросился обнимать слугу своего отца; но вошедший был так бледен и подавлен, что юноша в ужасе отступил.
— Что случилось, Рудер? — дрожащим голосом спросил он.
— Горе вам, мой молодой хозяин! Горе краю, спокойно взирающему на подобные преступления! Горе мне, принесшему вам это роковое известие!
— С моим отцом ничего не случилось?! — вскричал
Мельхталь. — Они пощадили его почтенный возраст и его седые волосы? Ведь старость священна!..
— Разве они уважают хоть что-то? Разве они хоть кого-то щадят? Разве для них есть хоть что-то святое?
— Рудер! — вскричал Мельхталь, стиснув руки.
— Они схватили его, они хотели заставить его сказать, где вы прячетесь, но он не знал… Бедный старик! Они выкололи ему глаза!
Мельхталь страшно закричал. Вальтер Фюрст и Вернер переглянулись, и от ужаса у них волосы встали дыбом на голове, а на лбу выступил пот.
— Ты лжешь! — воскликнул Мельхталь, схватив Рудера за ворот. — Ты лжешь! Невозможно, чтобы люди совершали подобные преступления! О, ты лжешь! Скажи мне, что ты лжешь!
— Увы! — ответил Рудер.
— Они выкололи ему глаза, сказал ты? И это потому, что я, спасаясь, бежал, словно трус! Они выкололи глаза отцу, потому что он не хотел выдать сына! Они вонзили железное острие в глаза старика, и это при свете дня, при свете солнца, перед лицом Господа! И наши горы не обрушились на их головы! Наши озера не вышли из берегов и не поглотили их! Гром небесный не поразил их!.. Им недовольно наших слез, и они заставляют нас плакать кровью! О Господи, Господи! Сжалься над нами!
И Мельхталь рухнул, как срубленное дерево, и стал кататься по земле, грызя ее. Вернер подошел к Мельхталю.
— Хватит плакать, словно ребенок, хватит кататься по земле, словно дикий зверь. Встань и веди себя, как мужчина; мы отомстим за твоего отца, Мельхталь!
Молодой человек вскочил на ноги, будто подброшенный пружиной.
— Мы отомстим за него?! Я не ослышался, Вернер?
— Мы отомстим за него, — повторил Вальтер Фюрст.
— О! — воскликнул Мельхталь, и этот его возглас был похож на смех безумного.
В эту минуту неподалеку послышался припев веселой песни, и из-за поворота дороги, на которую падали первые рассветные лучи солнца, показался новый персонаж.
— Прячься! — воскликнул Рудер, обращаясь к Мельхталю.
— Останься, — промолвил Вальтер Фюрст, — это друг.
— И он может быть нам полезен, — добавил Вернер.
Мельхталь в изнеможении опустился на скамью.
Тем временем незнакомец подошел ближе; это был человек лет сорока, в странном одеянии коричневого цвета, доходившем ему только до колен и представлявшем собой нечто среднее между рясой монаха и одеждой мирянина; однако его длинные волосы, усы и борода, подстриженные, как у свободных горожан, свидетельствовали о том, что если он и имел какое-то отношение к монастырю, то самое отдаленное. К тому же, у незнакомца была походка скорее солдата, чем монаха, и его вполне можно было бы принять за воина, если бы на поясе у него не висела вместо меча чернильница, а из колчана, где не было ни одной стрелы, не виднелись свиток пергамента и перья. Его наряд дополняли голубые суконные штаны, обтягивающие ноги, и зашнурованные сверху башмаки; в руках у него была длинная палка с железным наконечником, без которой горцы редко отправляются в путь.
Заметив кучку людей, стоявшую перед дверью, он прекратил напевать и приблизился к ним, храня на лице открытое и радостное выражение, выдававшее его уверенность в том, что он встретит здесь знакомых. И в самом деле, вновь прибывший еще не успел подойти, а Вальтер Фюрст уже заговорил с ним.
— Рад тебя видеть, Вильгельм, — сказал он. — Куда ты идешь так рано?
— Храни вас Господь, Вальтер! Я иду взимать оброк в пользу монастыря Фраумюнстер>1 в Цюрихе, где, как вам известно, я состою сборщиком податей.
— Не мог бы ты задержаться у нас на четверть часа?
— Ради чего?
— Ради того, чтобы выслушать рассказ этого юноши…
Незнакомец, взглянув на Мельхталя, увидел, что тот плачет; тогда он подошел к юноше и пожал ему руку.
— Да осушит Господь ваши слезы, брат! — сказал он ему.
— Да отомстит Господь за пролитую кровь! — ответил Мельхталь.
