Девятого сентября 1419 года на той части моста, которая пересекает Йонну, рабочие под защитой нескольких солдат, преграждавших доступ толпе, поспешно возводили нечто вроде крытой деревянной галереи, занимавшей всю ширину моста и имевшей в длину примерно двадцать футов. Два человека, сидевшие по обе стороны парапета, казалось, с одинаковым интересом пристально следили за этой работой. Старшему из этих двух людей, которые, судя по всему, руководили строительством, на вид было лет сорок восемь. На его и без того смуглое лицо падала тень от длинных черных волос, подстриженных в кружок; на голове у него был шаперон из темной материи, один из концов которого развевался на ветру наподобие края шарфа. Человек этот был одет в камзол из того же сукна, что и его головной убор, и с подкладкой из кусочков беличьего меха, видневшейся у воротника, на подоле и на рукавах; из этих рукавов, длинных и широких, высовывались две могучие руки, защищенные одним из тех прочных одеяний из железных колец, какие именуются кольчужными рубашками. На ногах у него были высокие ботфорты, верх которых скрывался под камзолом, а низ, забрызганный грязью, свидетельствовал о том, что поспешность, с какой этот человек явился руководить возведением галереи, не позволила ему переменить дорожное платье. На его кожаном поясе, на шелковых шнурах, висел длинный кошель из черного бархата, а рядом с ним, на месте меча или даги, на железной цепочке была подвешена небольшая секира с золотой насечкой; рукоять секиры украшала голова сокола со снятым клобучком, выполненная с достоверностью, которая делала честь мастеру, из чьих рук вышло это оружие.
Что же касается его товарища, то это был красивый молодой человек, на вид едва ли больше двадцати пяти-двадцати шести лет, одетый с изяществом, которое сразу же бросалось в глаза и казалось несовместимым с мрачным и озабоченным выражением его лица. Голову, низко склоненную на грудь, покрывал берет голубого бархата, подбитый горностаем; на тулье красовался рубиновый аграф, удерживавший пучок павлиньих перьев, концы которых колыхались на ветру, переливаясь и искрясь, словно золотой эгрет с сапфирами и изумрудами. Из широких свисающих рукавов красного бархатного камзола, отороченных, как и берет, мехом горностая, выступали скрещенные на груди руки, покрытые такой блестящей материей, что она казалась сотканной из золотых нитей. Его наряд довершали облегающие голубые панталоны с вышитыми на левом бедре буквами «П» и «Ж», которые были увенчаны рыцарским шлемом, и черные кожаные сапоги с подкладкой из красного плюша: их отогнутая верхняя часть образовывала отвороты, к которым золотой цепочкой крепились острые носки сапог, непомерно длинные и загнутые кверху по моде того времени.
Собравшийся народ с большим любопытством наблюдал за приготовлениями к встрече, которая должна была состояться на следующий день между дофином Карлом и герцогом Иоанном; и хотя стремление к миру было всеобщим, в толпе потихоньку поговаривали разное, ибо все испытывали больше опасений, чем надежд: последнее свидание предводителей бургундцев и сторонников дофина, несмотря на прозвучавшие с обеих сторон заверения, имело столь ужасные и губительные последствия, что теперь только чудо, по общему мнению, могло примирить этих двух принцев. Однако некоторые умы, настроенные менее скептически, верили в успех предстоящих переговоров или делали вид, что верят в них.
— Черт возьми! — воскликнул, заложив обе руки за ремень, который охватывал округлость его живота, вместо того чтобы стягивать талию, толстяк с радостно сияющим лицом, усыпанным пунцовыми прыщами и потому напоминавшим розовый куст в мае. — Черт возьми! Какая удача, что монсеньор дофин, храни его Господь, и монсеньор герцог Бургундский, храни его все святые, выбрали Мон-тро местом своего примирения.
— Еще бы не так, трактирщик! — откликнулся, похлопав ладонью по выпирающему животу толстяка, его сосед, настроенный менее восторженно. — Да, это большая удача, ведь по этой причине в твой кошелек упадет несколько лишних экю, а на город обрушится град.
