— Вот единственная причина моих мучений, единственный источник всех моих печалей. Я был богат и снова стал беден, но не жалею об утраченном состоянии; я был всемогущ и снова стал ничтожен, но ни о чем не жалею, даже о свободе. К тому же эти невзгоды даны мне во искупление моих прошлых грехов. Но мои дети, которых я увлек за собой, эти безвинные существа, которые спят здесь, какое преступление совершили они? Почему, Господи, ты вовлек их в мою опалу? Однако в глубине души я надеюсь, что Господь, всегда справедливый, позволит моим детям снова увидеть родину, и они вернутся туда умудренными опытом и способными довольствоваться своим положением, каким бы убогим оно ни оказалось по воле Неба. Теперь, — продолжал он, — мы расстанемся с тобой и, разумеется, никогда больше не встретимся; ты возвратишься к императору и будешь принят им; расскажи ему, каким ты меня нашел, убеди его в том, что я не ропщу на его правосудие, каким бы строгим оно ни было, и добавь, что теперь я ощущаю свободу духа и спокойствие совести, о каких не подозревал во времена своих преуспеяний.
Офицера все еще одолевали сомнения, но конвойные солдаты подтвердили ему то, что рассказал Меншиков, и только тогда он решился поверить в услышанное.
Наконец Меншиков прибыл к месту, которое было назначено ему для постоянного проживания.
Едва приехав туда, он принялся за дело и построил с помощью восьми своих слуг избу, более просторную и удобную, чем те, в каких обычно живут русские крестьяне. Она состояла из помещения, предназначенного быть жилищем Господа Бога, то есть часовни, и четырех комнат.
В первой поселился он с сыном. Во второй он разместил своих дочерей, в третьей — слуг, а в четвертой устроил склад провизии.
Его старшая дочь, та, что была помолвлена с Петром II, готовила еду для всей колонии.
Младшая дочь, ставшая впоследствии женой сына герцога Бирона, чинила одежду, стирала и отбеливала белье. Молодой Меншиков охотился и ловил рыбу.
Некий друг, имени которого ни сам Ментиков, ни его дети так никогда и не узнали, прислал ему из Тобольска быка, четырех стельных коров и разного рода домашнюю птицу, что позволило изгнанникам устроить прекрасный скотный двор.
К тому же Ментиков завел огород, способный на целый год обеспечивать семью овощами.
Каждый день в присутствии своих детей и слуг он произносил в часовне общую молитву.
Так прошло полгода; изгнанники жили настолько счастливо, насколько это было возможно в их тягостном положении.
Но внезапно в семью вторглась оспа.
Первой заболела старшая дочь. С этого времени отец не покидал ее ни днем, ни ночью, но ночные бдения, заботы, внимание — все было бесполезно, и вскоре стало ясно, что бедная девочка больна смертельно.
Несчастный отец, занимавший возле нее место врача, стал для нее и священником. С той же самоотверженностью, с какой прежде Ментиков пытался сохранить ей жизнь, он стал готовить ее к смерти.
Спокойно и безропотно она умерла на руках отца.
Меншиков несколько минут прижимался щекой к ее щеке, затем встал и, обратившись к другим своим детям, сказал:
— Учитесь, по примеру этой мученицы, умирать, не сожалея ни чем земном.
Затем, в соответствии с православным обрядом, он принялся читать заупокойные молитвы, а когда миновали сутки, унес тело дочери с постели, на которой она умерла, и положил его в могилу, вырытую им самим в часовне.
Но, едва возвратившись в свои убогие комнаты, молодой Меншиков и младшая дочь князя в свою очередь заболели этой страшной болезнью. Меншиков ухаживал за ними с той же самоотверженностью, но с большим успехом, чем это было с несчастной дочерью, которую он только что опустил в могилу. Стоило, однако, миновать опасности, грозившей детям, как их отец тоже слег в постель и больше с нее уже не поднялся.
Изнуренный усталостью, подточенный лихорадкой, чувствуя, что наступает его последний день, он призвал обоих детей и с безмятежным спокойствием, какое не покидало его со времени изгнания, сказал:
— Дети мои, приближается последний час моей жизни; смерть стала бы для меня не чем иным, как утешением, если бы, представ перед Господом, я должен был бы отдать ему отчет лишь о днях, проведенных мною в изгнании; я расстался бы с миром и с вами куда более спокойный, если бы, как это происходило здесь, подавал в жизни лишь примеры добродетели. И если вы когда-нибудь окажетесь при дворе царя, то помните только те примеры и наставления, какие вы получили от меня в изгнании. Прощайте! Силы покидают меня: подойдите и примите мое благословение.
