Там началась осада, шедшая по всем правилам.
Она продолжалась шесть часов; десять или двенадцать милиционеров были убиты и ранены; наконец лезгины израсходовали все свои пули и порох, завязался бой
холодным оружием, затем последовал последний штурм, и разбойники были схвачены.
Все, что они похитили, было найдено при них или в первой пещере.
Однако известность, доставленная красавице Соне этим происшествием, сильно повредила ее репутации. Девушка имела в городе несколько репетиторов, и каждый из них полагал, что он один дает ей уроки. Но убийство двоюродного брата, случившееся в ее доме в столь поздний час ночи, не оставляло никакого сомнения в том, что благосклонность, так дорого стоившую бедному Наджифу, он делил с другими.
Опорочив себя, красавица Сона вынуждена была по собственной воле покинуть родные места. В одно прекрасное утро дверь ее дома опять, как и в первый раз, долго не открывалась; полиция явилась и отворила ее, но на этот раз дом был пуст; никто так и не узнал, что стало с Соной.
Но, поскольку труппа баядерок состояла из трех женщин, а число три везде, особенно в том, что касается персидского танца, является числом магическим и священным, красавицу Сону заменили мальчиком, переодетым в женское платье. Таким образом труппа вновь обрела полный состав, и, странное дело, эта перемена, вместо того чтобы повредить хореографическому зрелищу, оживило его и сделало еще более занимательным.
Какие же чудаки эти татары!
Вечер был назначен на восемь часов. В доме у г-на Охицинского с нас взяли слово, что, в каком бы часу ни кончился этот вечер, мы возвратимся в крепость, где нас ожидал бал, но не в персидском духе, а во французском. Госпожа Охицинская, будучи попечительницей учебного заведения для девочек, в нашу честь отпустила с занятий всех своих пансионерок, а чтобы память обо мне еще крепче запечатлелась в головках этих очаровательных пятнадцатилетних созданий, устроила для них вечерний бал.
Как видите, мне оказали все полагающиеся важным персонам почести, включая даже выходный день в учебных заведениях!
Мы явились к Махмуд-беку. Он владел самым очаровательным персидским домом, какие мне довелось увидеть от Дербента до Тифлиса, а кое-какие из них я видел, не говоря уж о тифлисском доме г-на Аршакуни, откупщика тюленьего и осетрового промыслов на Каспии, который уже потратил на постройку своего дома два миллиона рублей, а тот все еще не завершен.
Мы вошли в чисто восточного стиля гостиную, о строгости и одновременно богатстве убранства которой перо бессильно дать представление. Все гости возлежали на атласных подушках с золотыми цветами, заключенных в тюлевые чехлы, что придавало самым ярким краскам размытость и бесконечную мягкость; в глубине, вдоль всего огромного окна изящнейшей формы, сидели ожидавшие нас три танцовщицы и пять музыкантов.
Понятно, что аккомпанировать столь самобытному танцу должен особый оркестр.
Внешность одной из двух танцовщиц была довольно заурядна; другая же, наверное, много лет тому назад отличалась необычайной красотой. Ее красота была похожа на избыточно пышную красоту осенних цветов, и сама она очень напоминала мне мадемуазель Жорж в те времена, когда я с ней познакомился, то есть в 1826 или в 1827 году.
В этом сравнении вполне можно было бы пойти и дальше: ее счел красивой даже император; однако в этом отношении преимущество находится на стороне мадемуазель Жорж, которую сочли красивой два императора и несколько королей.
Правда, мадемуазель Жорж много путешествовала, а красавица Ниса, напротив, никогда не покидала Шемаху.
Так что в одном случае гора пришла к пророкам, а в другом — пророк пришел к горе.
Как и все восточные женщины, Ниса была сильно накрашена: ее брови сходились у переносицы, словно две темные великолепные арки, под которыми блестели восхитительные глаза. Правильной формы нос, исключительно изящный по своим очертаниям, разделял ее лицо и с безукоризненным равновесием зижделся на маленьком ротике с чувственными губами, красными как коралл и скрывавшими ровные и белые как жемчуг зубы.
