Чарльз и я установили камеру, чтобы снять это великолепное зрелище, но, как ее ни направляли, вид закрывал один и тот же небольшой куст. Мы шепотом посовещались и решили, рискуя спугнуть птиц, продвинуться сквозь буйную растительность и залечь под тем самым, торчавшим впереди кустом, где, как нам казалось, места вполне хватало для камеры и для нас. Если мы сможем туда пробраться и не поднять переполох, четкая, без помех съемка всех живущих на озере птиц — уток, цапель, аистов ябиру и колпиц — нам гарантирована.
Как можно осторожней мы расширили щель в завесе из склерии до лаза, толкая перед собой камеру, поползли по траве и в конце концов благополучно добрались до куста. Медленно и бесшумно, чтобы случайным движением не спугнуть птиц, мы установили треногу и водрузили на нее камеру. Чарльз изготовился было снимать колпиц, но я тронул его за плечо: «Глянь-ка туда» — и указал на отдаленный левый берег пруда. Вдоль берега по мелководью шествовало стадо скота из саванны. Я тут же подумал, не переполошат ли они уток-широконосок, которых мы собрались снимать, но те не обращали на них никакого внимания. Тяжело ступая и покачивая головами, коровы шли прямо на нас. Возглавляла процессию главная корова. Неожиданно она притормозила, подняла голову и шумно понюхала воздух; за ней остановилось все стадо. Несколько секунд корова пребывала в раздумьях, после чего целеустремленно и решительно двинулась к нашему кусту. За несколько метров до него она замерла, издала громкое мычание и стала рыть копытом землю. Отсюда, из-под куста, в ней никак нельзя было признать прямую родственницу кротких гернзейских коров на английских пастбищах. Она снова замычала, на сей раз нетерпеливо, и угрожающе направила на нас рога. Мне стало не по себе; если эта тварь решит напасть, от нас живого места не останется.
«Если она сюда бросится, — нервно шепнул я Чарльзу, — всех птиц нам разгонит…»
«Она и камеру запросто растопчет, и тогда мы окажемся в беде», — таким же шепотом ответил Чарльз.
«Думаю, было бы мудрее отступить, не так ли», — пробормотал я, глядя на корову в упор, — но Чарльз уже уползал к нашему лазу и толкал перед собой камеру.
Мы залегли в кустах довольно-таки далеко — и тут же почувствовали себя круглыми дураками. Подумать только, какой позор: добраться в Южную Америку, на родину ягуаров, змей-убийц, рыб-каннибалов, и струсить при виде какой-то коровы! Мы закурили и стали убеждать себя, мол, главное достоинство храбрости — благоразумие[1], ибо оно помогло нам спасти аппаратуру.
Минут через десять мы решили проверить, на месте ли коровы. Они никуда не делись, но мы, равно как и наши заросли, их не интересовали. Вдруг Чарльз заметил, что трава перед нами колышется на легком ветру в противоположную от коров сторону. Ветер сменился, и это было нам на руку. Последующие два часа мы, лежа под кустом, без устали снимали цапель и колпиц. Нам удалось подсмотреть и заснять маленькую драму о том, как два стервятника нашли на берегу пруда рыбью голову, на сокровище тут же посягнул орел, но он так испугался, что стервятники перейдут в контрнаступление, что не смог спокойно съесть добычу и улетел вместе с ней. За час до того, как мы закончили съемки, коровы удалились в саванну.
«Какой чудесный кадр выйдет, когда все эти птицы враз взлетят, — шепнул я Чарльзу. — Вот что, ты вылезай из-под куста с одной стороны, я выскочу с противоположной, и, как только они поднимутся, тут же снимай их на фоне неба». Медленно и тихо, чтобы преждевременно не спугнуть птиц, Чарльз выбрался из нашего куста и присел рядом в обнимку с камерой.
«Прекрасно! Приготовились!» — мелодраматическим шепотом произнес я и c громким воплем выскочил из-за куста, размахивая руками. Цапли не удостоили меня вниманием. Я хлопал в ладоши, кричал, но без толку. Какая нелепость: все утро мы украдкой пробирались через кусты и даже пискнуть не смели, чтобы не спугнуть этих, якобы трепетных, птичек, а сейчас орем изо всех сил, а им до нас нет никакого дела. Зачем тогда нужно было прятаться и молчать… Я громко рассмеялся и побежал к берегу. Первыми вспорхнули утки, что плескались на мелководье. За ними взлетели чайки, и в следующий миг огромной белой волной поднялись все птицы. Их голоса эхом разносились над рябью воды.
