Вечеринка заключалась в прокручивании пластинок на полную громкость. Четыре молодых мексиканца танцевали с двумя дочерьми лавочника и тремя женщинами-мексиканками. Яки не танцевали, зато с явным удовольствием следили за каждым движением танцующих. Казалось, для наслаждения им не нужно ничего другого – просто сидеть и, наблюдая за танцующими, прихлебывать дешевую текилу.
Я заказал выпивку для каждого, с кем был знаком. Чтобы не вызвать ничьих обид, я сновал между индейцами, разговаривал с ними и предлагал выпивку. Все шло хорошо, пока они не подзарядились достаточно и не обратили внимание, что сам я не пью. Тогда они все разом на меня обозлились, словно осознав, что я их не уважаю и не принадлежу к их среде. Они надулись и молча сидели, время от времени ехидно на меня поглядывая.
До мексиканцев, которые напились уже примерно до такой же степени, в тот же самый момент дошло, что я не только не пью, но и не танцую. Эти тоже обозлились. Однако вели они себя увереннее и агрессивнее, чем индейцы. Один из парней схватил меня за рукав, подтянул к самому проигрывателю, налил полную кружку и потребовал, чтобы я выпил все залпом, доказав тем самым, что я – «macho».
Я попытался их утихомирить, выдавив из себя идиотский смешок, призванный означать, что все это мне нравится. Я сказал, что лучше сперва потанцую, а потом выпью. Один из парней назвал песню. Девушка принялась рыться в груде пластинок. Она тоже была заметно навеселе, хотя женщины вроде бы открыто не пили, и у нее возникли явные затруднения с попаданием пластинки на диск.
– Это – неправильная пластинка, – поводя заметно помутневшими глазами, заявил парень. – Это вовсе не твист!
Девушка снова принялась неуклюже перебирать пластинки непослушными пальцами. Все сгрудились вокруг проигрывателя и приняли деятельное участие в поисках подходящей музыки. Я воспользовался моментом и сбежал с освещенной площадки в темноту за лавкой.
Я стоял в метрах тридцати от них в темноте среди кустов, пытаясь сообразить, как быть дальше. Я устал и склонялся к тому, что пора садиться в машину и отправляться домой. Направившись к дому Бласа, где стояла машина, я прикинул, что если ехать медленно с потушенными фарами, то никто моего побега не заметит.
Возле проигрывателя все еще продолжались поиски пластинки: слышно было, как шипят динамики. Потом грянул твист. Я рассмеялся, представив себе, как они обернулись и обнаружили, что меня и след простыл.
На дороге показались темные силуэты нескольких человек, направлявшихся к лавке. Разминувшись со мной, они пробормотали: «Buenas noches». Я узнал их и сообщил, что вечеринка удалась на славу.
Подходя к крутому повороту дороги, я встретил еще двоих. Их я не знал, но на всякий случай все равно поздоровался. Здесь, на дороге, визг проигрывателя был слышен так же хорошо, как перед лавкой. Была темная беззвездная ночь, но света фонарей возле лавки было достаточно, чтобы видеть дорогу. До дома Бласа было уже совсем недалеко, я прибавил шагу. На повороте с левой стороны я заметил темный силуэт сидящего на корточках человека. Сначала я подумал, что это – кто-то, ушедший с вечеринки раньше меня. Человек сидел так, словно испражнялся на обочине. Это показалось мне странным. Жители поселка обычно ходили в кусты. Я решил, что человек, кем бы он ни был, пьян в стельку, если не решился отойти от дороги, чтобы справить большую нужду.
Проходя мимо, я сказал «Buenas noches». Ответом мне послужил жуткий, совершенно нечеловеческий вой. Волосы мои самым натуральным образом встали дыбом. Секунду я был парализован. А потом пошел дальше, шагая все быстрее и быстрее. Темный силуэт приподнялся. Это была женщина. Согнувшись и наклонившись вперед, она прошла несколько метров, а потом прыгнула. Я побежал. Женщина, подобно гигантской птице, прыгала рядом, отталкиваясь от земли обеими ногами и не отставая от меня. Когда я уже подбегал к дому Бласа, она бросилась мне наперерез, почти до меня дотронувшись.
Я перескочил через неглубокую сухую канаву и ввалился в дом, толкнув плечом хлипкую дверь.
Блас был дома. Я рассказал ему о случившемся, но он не придал этому значения.
