— У нашего Люка, — сказала она нерешительно, — скоро появится братик или сестричка.
— Неужели правда? — ахнула Надин.
— Да, я беременна. Пока это незаметно, но, поверь, я уже ощущаю кое-что, как, например, сегодня вечером…
— Ну что ж ты раньше молчала?! — воскликнула Надин, крепко обняв Жюли.
И тотчас сообщила эту новость Мари и Жюстине. Все трое были несказанно рады. «Жаль, нет шампанского, мы бы отметили это событие», — сказал Жорж. И он предложил всем нам, включая детей, которые не заставили себя упрашивать, лечь наземь и посмотреть в ночное небо. Вскоре над поляной воцарилось молчание; наши взгляды были прикованы к небесному своду, который падающие звезды расцвечивали ярким фейерверком. Казалось, небо тоже ликует, приветствуя на свой лад воскрешение нашего альпиниста и присутствие среди нас существа, которое пока еще не явилось на свет божий.
Ночью Жюли дважды вставала, чтобы принять дафальган. «Боли в животе по ночам особенно нестерпимы», — сказала она мне на рассвете; от недосыпания у нее залегли тени под глазами. Мы решили, что разумнее всего прямо с утра выехать из лагеря в ближайший город, чтобы проконсультироваться с врачом. Однако Надин советовала Жюли остаться здесь еще на два-три дня и спокойно полежать. Тогда она почувствует себя лучше. И Надин вспомнила о двух своих беременностях: последние месяцы она оба раза провела в постели, опасаясь выкидыша. Но горы действовали на Жюли не особенно успокаивающе. Она предпочитала океан, где сможет опять подышать морским воздухом.
Прощание было коротким. Нас заставили пообещать, что мы не забудем внести семью Бастенов в список тех, кого известим о рождении малыша. Я поклялся, что, в любом случае, не спутаю их адрес с адресом Дрюмонов. Мари и Жюстина усадили своего приятеля Люка на заднее сиденье машины, которое два дня назад послужило им лабораторией для анатомических изысканий. Люк махал обеими руками, прощаясь с новыми друзьями. Надин сердечно обняла Жюли, напомнив, что ей нужен абсолютный покой. Да и мне шепнула на ухо: «Будь осторожен и, главное, заботься о ней!» Жорж стоял поодаль, наблюдая за этой сценой. Чувствовалось, что даже он, который всегда скрывал свои эмоции, сейчас взволнован не меньше всех остальных.
Итак, мы направились в сторону Сан-Франциско, обогнув его с севера. Жюли заснула и открыла глаза лишь к тому времени, когда мы приблизились к океану. Она глубоко вдыхала морской воздух через открытое окно, чтобы насытить кислородом зародыша. Я ехал по узкой дороге, идущей вдоль берега. Мы сделали остановку на берегу Бодега-Бей.
Вспомнив наставления Надин, Жюли прилегла отдохнуть, а я посадил Люка на плечи, чтобы обойти бухту. Небо заволокло облаками, легкий ветерок, налетая с океана, осыпа´л нас соленой водяной пылью. Именно этот пейзаж Хичкок выбрал для натурных съемок своих «Птиц»[50]. Трудно было представить, что Бодега-Бей послужила декорацией для жутких сцен этой картины. В кино все можно внушить через образ и звук. Но зрителю «Птиц» достаточно было бы вдохнуть, как нам сейчас, этот воздух, насыщенный йодом и мелкими брызгами, чтобы мрачная, пугающая атмосфера фильма тотчас развеялась. Люк, взбодренный морским воздухом, снова завел свой нескончаемый монолог. К кому он обращал его? К океану, к дюнам, поросшим песчаным овсом, к чайкам или ко мне? Не знаю. Мы сели на песок и построили в четыре руки маленький замок-крепость, как некогда, в детстве, я делал это на пляжах Северного моря. Наш замок стоял далеко от воды, так что волны не грозили его разрушить. Я прокопал под ним туннель, и Люк стал бросать туда найденный на берегу шарик, каждый раз приветствуя бурными аплодисментами его появление на другом конце.
Я старался называть ему по нескольку раз каждую увиденную вещь: песок, за´мок, шарик… Люк повторял эти слова на свой манер, глотая некоторые звуки — «с» или «ш». Видя, как он старательно, даже как-то торжественно выговаривает, одно за другим, эти названия, широко открывая ротик, я подумал, что таким образом он осваивает окружающую действительность. Странно, как человеческая речь формирует разум. В сущности, я проделывал с Люком то, что делали со мной мои родители — передавал ему язык, а вместе с ним представление о мире. Может быть, неподалеку от нас какой-нибудь американский отец занимался тем же самым со своим ребенком, только обучая его другим словам и произношению. Может, здесь же, на берегу океана, какая-нибудь мама-итальянка учила своего сына называть море «il mare», поскольку на итальянском «море» — мужского рода, а это уже совсем другое дело. Теперь вообразим, что Люк встретился с этим итальянским малышом, и они завязывают разговор, глядя на то, что в представлении одного из них относится к женскому роду
