За семьдесят пять страниц сценария для полнометражного фильма киностудии платили от шести до восьми тысяч рублей. В зависимости от имени и заслуг сценариста. Когда же фильм выходил на экран, то сценаристу еще доплачивали и «потиражные» — примерно полтораста процентов от договорной суммы. А это еще минимум девять тысяч. А то и больше...
Итого за один сценарий — пятнадцать! При стоимости «Запорожца» в три с половиной тысячи рублей этот гребаный сценарист за одну свою тощенькую рукопись мог купить сразу четыре «Запорожца» или два с половиной «жигуленка»!
В издательствах же за роман в пятьсот машинописных страниц писателю платили от четырех до шести тысяч. Минус налоги, то, се, пятое, десятое, и что? Максимум — полтора «Запорожца»...
Отсюда и завистливо-презрительное отношение братьев-писателей к наглецам-сценаристам. Презрение, дивным образом уживающееся с неукротимым желанием тех же прозаиков жадно прильнуть к этой омерзительной, сладко и зазывно пахнущей кинокормушке...
Когда же такое все-таки случалось, почти всегда возникал скандал. Даже очень хорошие прозаики не умели писать киносценарии. Не умели мыслить экраном, не умели «монтажно» выстраивать сцену. Не понимали, что вместо длинного — в страницу, хорошо написанного, страстного монолога можно просто сплюнуть в сторону и это будет намного выразительнее и точнее...
Ну не могли братья-писатели уразуметь, что написание киносценария и сочинение романа — понятия абсолютно разные. Хотя и то и другое делается так называемыми литераторами. Это примерно то же самое, если попросить проктолога сделать офтальмологическую операцию — сменить в глазу помутневший хрусталик или снять катаракту. Вряд ли проктолог на это согласится. Если он, конечно, не полный идиот. А казалось бы — и тот врач, и этот...
Не могли они понять, что кино в то время приносило от восьмисот до тысячи двухсот процентов прибыли от затраченных на него средств. А посему гонорар автору сценария — жалкая капля в океане тех денег, которые потом киносценарист принесет в советскую казну своим тоненьким сочиненьицем в семьдесят пять страничек! Даже если картина в итоге окажется полным дерьмом...
— Слушай, Серега... А откуда у тебя такая редкая для русского человека фамилия — Мартов? — уже в столовой спросил Петя Каретников. — Не от тех Мартовых, ну... который... «левое крыло меньшевиков» и так далее? Или Мартов — твой псевдоним?
— Ты хочешь узнать — не еврей ли я? — ухмыльнулся Мартов.
— Да ну перестань!.. Как ты мог подумать?!
— Мартов действительно псевдоним. Только не мой, а того меньшевика, ярого противника Великой Октябрьской и «красного террора» — Юлия Осиповича Цедербаума. Это ты знал?
— Естественно! — Петя был хорошо образованным членом партии с интеллигентными предками.
— Ну конечно! Чего это я спрашиваю?.. — рассмеялся Мартов. — Так вот, помер он, бедняга, где то за бугром в двадцать третьем... А мы, Петро, Мартовы исконно-посконные. Дед по отцу — протоиерей был, настоятель храма в Рыбинске. За что его с колоколенки и спихнули в девятнадцатом. Мамочка покойная — ярославско-купеческих кровей... А у тебя какие-то претензии к иноверцам?
Петя тонко и почти искренне сыграл возмущение:
— Прекрати сейчас же! Да у меня почти половина друзей... Я, к примеру, в этом круизе познакомился с одним совершенно потрясающим мужиком — главный доктор судна Витя Раппопорт... Виктор Семенович. Двадцать лет плавает! Я ему вот просто завтра же позвоню! Он приедет — ты увидишь. Судно сейчас в Бремерхафене на ремонте, а он в Ленинграде мается. Рейса ждет... Мужик, каких поискать! — Тут Петя на мгновение забыл о своем радужном интернационализме и по запарке добавил: — Хоть и еврей.
* * *
Приезд в Репино «потрясающего мужика» доктора Вити Раппопорта сыграл серьезную роль в дальнейших событиях.
Накануне его визита Мартов смотался к заливу в ресторан, закупил бутылку «Столичной» с расплывшимся чернильным штампом на этикетке — «Ресторан „Волна“» и выпросил у знакомого шеф повара полстакана красной икры. Для представительства. Чтобы не ударить в грязь лицом перед главным врачом круизного лайнера.
