«Отец поднимает ее каждый день».
Мне было всего семь лет, я был худощавый и невысокий, с короткими темными волосами, смуглый и кареглазый. Прикоснувшись к огромной холодной штанге, я ощутил себя совсем ничтожным.
Дэнни повернулся ко мне и, приложив палец к губам, прошептал:
«Ричи, я хочу тебе кое-что показать. Только никому не рассказывай, хорошо?»
Он забрался на полку, дотянулся до перекрытия и спустился вниз с бронзовым ключом. Потом, подведя меня к деревянному секретеру, в котором мы могли бы свободно поместиться вдвоем, отпер его ключом и распахнул дверцы. Дэнни указал мне на кипу журналов.
«Давай, — улыбнулся он, — смотри».
И я стал смотреть. В журнале было много фотографий обнаженных женщин в непристойных позах. Мое маленькое тельце пробрал озноб. Никогда прежде я не видел, что находится у девочек под одеждой. От неожиданности я оторопел.
«Здорово, да?» — спросил Дэнни.
Не зная, что ответить, я просто кивнул. Захлопнув журнал, я положил его обратно в шкаф.
«Подожди, ты еще не видел, что в ящике! — Дэнни выдвинул ящик, и моему взору предстали два пистолета и несколько ручных
гранат. — Отец хранит их заряженными, и гранаты тоже настоящие». Дэнни дал мне одну:
«На, подержи».
Ощутив в руке тяжесть холодного металла, я поежился.
«Да, хорошенькая штучка», — пробормотал я. Стараясь не выдать своего страха, я бережно вернул гранату в ящик.
«Постой, Ричи, я покажу тебе еще кое-что!» — с этими словами Дэнни распахнул дверцы внутри секретера, за которыми обнаружился своего рода алтарь. На нем стояла фотография в рамке. С фотографии на меня в упор смотрели чьи-то недобрые глаза. Ужаснувшись, я понял, что нахожусь лицом к лицу с Адольфом Гитлером. С обеих сторон портрет был торжественно задрапирован двумя нарукавными повязками с нацистскими свастиками, а ниже висел клинок со свастикой на рукоятке, выпуклой и блестящей. Сердце мое дрогнуло, и в сознании пронеслись жуткие образы. Мне часто приходилось слышать от старших о массовом уничтожении евреев, устроенном нацистами, во время которого погибли наши родственники. Воспоминания об этом были еще свежи. С 1941 года, когда нацисты захватили нашу родную Литву, мы больше не получали от семьи моего деда никаких вестей.
Дэнни шепнул:
«Это тайна, но мои родители тебя ненавидят».
Жаркая волна сдавила мне горло.
«Почему? Что я такого сделал?»
«Потому что ты — еврей. Родители считают, что это вы убили Иисуса».
«Что?!» — я стоял, оцепенев. Эти слова показались мне полной бессмыслицей.
«Отец говорит, что даже Бог вас ненавидит».
Вдруг под тяжелыми шагами родителей Дэнни заскрипел потолок над нашими головами. Я не знал, что мне делать: убегать, прятаться или плакать.
«Дэнни, и ты ненавидишь меня?»
«Нет, ты — мой лучший друг. Но, поскольку ты все-таки еврей, — кто знает — может быть, когда-нибудь я тоже возненавижу тебя. Хотя мне бы этого не хотелось».
Мне казалось, что еще немного, и я потеряю сознание.
Заперев секретер, Дэнни повел меня наверх, на кухню, где нас ждала его мать с двумя тарелками домашнего ванильного печенья и двумя стаканами холодного молока. Она натянуто улыбнулась мне. Громкий скрип половиц возвестил о появлении отца Дэнни — приземистого мужчины с квадратной челюстью, коротко стриженным ежиком седеющих волос, маленькими глазками-буравчиками и ледяной полуулыбкой. В его присутствии я ощутил себя совершенно беззащитным.
А вдруг печенье отравленное? — подумал я. Но что мне оставалось? Я побоялся отказаться от угощения.
«Ешь, Ричи. Да что с тобой?» — прервала мои размышления мать Дэнни.
Я принялся за печенье, изо всех сил стараясь не выдать своего страха. С каждым откушенным кусочком я молил Бога о защите.
Домой я вернулся бледный, как привидение. Я был еще совсем ребенком и не понимал, что происходит. Я осознавал только одно — мне сделали очень больно.
Мама встретила меня нежной улыбкой. Когда я вошел, она была в фартуке и раскатывала тесто на круглом обеденном столе.
«Готовлю тебе яблочный штрудель, Ричи. Твой любимый».
«Мам, — спросил я, — а правда, что Бог меня ненавидит?»
«Конечно же, нет! Бог тебя любит, — нахмурившись, мама положила скалку на стол. — А почему ты об этом спрашиваешь?»
