«Ребе, объясните мне, что означают эти молитвы?»
Его добрые карие глаза наполнились слезами, и он заключил меня в свои объятия с такой любовью, которую я не забуду никогда. Дрожащим от волнения голосом Ребе ответил:
«Ричи, мне нравится твое искреннее желание понять смысл выученных тобой молитв. К сожалению, сейчас такое встречается всё реже и реже».
«Как же я должен молиться, Ребе?»
Его правильное лицо с легкими морщинами вокруг глаз озарилось улыбкой, и от нее мне стало тепло и уютно. Как и любой ребенок, я очень нуждался в этом.
«Талмуд, — произнес Ребе, — это книга еврейских законов, написанная раввинами тысячи лет назад. Как учит Талмуд, мы должны молить Бога о том, чтобы Он позволил нам преодолеть соблазны, препятствия и сомнения и выполнить Его волю. Это лучше, чем просить Бога исполнять наши желания».
В день моего тринадцатилетия старший брат Марти подарил мне первый альбом Питера, Пола и Мэри — фолк-трио из Гринвич Виллидж. В своих песнях они протестовали против войны, несправедливости и социального неравенства, но более всего меня тронули их песни на стихи, обращенные к Богу. Откинувшись назад и закрыв глаза, я слушал этот альбом, и каждое слово притягивало меня как магнит. Первая песня на пластинке начиналась такими словами: «Early in the morning, about the break of day — I ask the Lord to help me find my way» («Рано поутру, до зари, я Бога прошу мой путь озари»). Вновь и вновь слушал я эту незатейливую молитву, даже не подозревая, какую роль она сыграет в моей жизни.
В поисках смысла жизни я слушал таких фолк-певцов, как Пит Сигер и Боб Дилан, и их творчество разжигало во мне бунтарский дух. Если фолк-музыка запала мне в сердце глубоким смыслом текстов, то блюз пробуждал во мне по-юношески бурные чувства. Блюз — это музыка страсти и тоски. С каждой нотой, с каждым словом блюзовый музыкант изливает печаль своего сердца и находит в этом отраду и утешение. Слушая чужой плач о потерянной любви, я и сам начинал рыдать, оплакивая свою утраченную любовь, еще до того, как ее пережил.
В отличие от меня, склонного к самоанализу, застенчивого и чуткого ребенка, мой старший брат Марти обладал феноменальной способностью сердить окружающих. Непоседливый, словно обезьянка, он и прозвище получил соответствующее — Манк[2]. В 1965 году, когда мне исполнилось четырнадцать, я поступил в среднюю школу, которую только что окончил Марти. Увидев меня, некоторые учителя хватались за сердце: «Только не это! Еще один Манк!» Так с первого дня учебы ко мне приклеилось прозвище «Маленький Манк». Лишь годы спустя понял я иронию, содержавшуюся в этом прозвище[3].
В школе меня как новичка определили в борцовскую команду. Не скажу, чтобы у меня были для этого хорошие данные, но если я чем-то увлекался, то посвящал этому увлечению всего себя без остатка И тренер, и товарищи по команде видели во мне будущего чемпиона. Мне и самому нравилось ставить перед собой сложные цели и достигать их. Например, я мог добиться любой стипендии или гранта, стоило мне захотеть. Но со мной стало твориться что-то странное. Я начал задумываться о смысле жизни, более высоком, чем богатство, положение в обществе и мимолетные увлечения. Как мог я быть счастлив в благополучном Хайленд-Парке, в то время как всего в нескольких километрах, в чикагском гетто влачили жалкое существование негры? Как мог я радоваться борцовским наградам, когда моих старших товарищей призывали на ужасную вьетнамскую войну? Пытаясь найти ответы на эти вопросы, мы с друзьями подвергали сомнению самые основы той жизни, которой мы жили.
Ища свое предназначение, я горячо сочувствовал Мартину Лютеру Кингу-младшему и его движению за гражданские права. Я размышлял над словами Малколма Икса и зачитывался книгами о социальных реформах. Вместе со своими лучшими друзьями Бассуном и Гэри, которых знал с десятилетнего возраста, я устроился на автомойку, где в течение учебного года работал после занятий, а во время летних каникул — полный рабочий день. Работа была тяжелой, но мне она нравилась. С нами трудились взрослые негры из гетто на южной окраине Чикаго — люди из совсем другого мира, лежащего за пределами уютного Хайленд-Парка. Работая с ними, мы очутились как бы за кулисами музыки «соул» — в мире, разительно отличающемся от всего, что мы видели в Хайленд- Парке. Нищета, расовая дискриминация и алкоголизм стянули этих людей самое дно жизни, и когда я слушал вместе с ними щемящие рыдания блюзовых и «соул»-певцов, сердце мое разрывалось. Мне, пятнадцатилетнему подростку, не давали покоя вопросы, на которые я нигде не мог найти ответа.
