Стефан подарил мне пару книг и сборник своих песен — плод всей жизни. Одну из них — «Посвящение в альбом панны С.» я читал потом иногда на авторских вечерах, если меня спрашивали о «Солидарности». Эту песенку я считаю прощальной статьей и здесь спою ее целиком — по случаю тридцатилетия «панны С.». Что-то вроде слова от редакции первой газеты «Солидарности», родившейся на Гданьской верфи во время большой забастовки.
Вокруг тебя одной — эх, Янек, Яцек
[137]! —
поклонники водили хороводы.
И для меня когда-то ты, признаться,
была дороже жизни и свободы.
Я был твой паж и твой печальный рыцарь,
я столько копий второпях сломал!
Не с мельницами я хотел сразиться —
на великанов руку поднимал.
Ты нам явилась, как стихотворенье,
была неуловимей, чем рассвет.
Никто не знал, когда придет мгновенье,
которое важнее целых лет.
Плевала ты в те годы на салоны,
кочуя по подвалам и пивным.
Ты виделась одним почти мадонной,
и партизанкой-барышней — иным.
С характером, но нежная такая,
что взял в модели б сам Делакруа.
И мы, очами в кабаках сверкая,
твое здоровье пили до утра.
Еще твоей легендой шарлатаны
выносят мозг наивным дуракам,
еще клянутся, напустив туману,
мол, никому тебя я не отдам.
Грудь колесом, от страсти чуть не стонет,
амбиций — всемером его держи.
И потирают липкие ладони
подонки, прощелыги и ханжи.
Другие все твердят — скажи-ка, дядя,
закатывая к лысине глаза,
и потчуют виагрой на ночь глядя
оплывшие от жира телеса.
Слагают себе гимны, трупоеды,
не различая скотства и стыда,
поскольку пораженья от победы
не отличить им тоже никогда.
Наивной тебя помню и упрямой,
но посмотри, что сделали с тобой:
была ты роковой прекрасной дамой,
а стала блядью, тоже роковой.
Быть может, рано подводить итоги,
и всё опять получится у нас,
но стоит невзначай раздвинуть ноги,
и будешь это делать всякий раз.
Я пафос нынче не считаю благом,
и как же тут не перейти на мат,
коль скоро твоим вылинявшим флагом
глухое быдло вытирает зад.
Тебя почти не ценят сутенеры —
любую шлюху время бьет под дых,
и был бы я клиент, то дал бы дёру
от прелестей сомнительных твоих.
И пусть никто не верит в эти сказки,
ты хочешь сохранить былую прыть,
чтоб орденом своей гнилой подвязки
последних кавалеров наградить.
Твоя молитва приторней повидла,
но мы любили то, как ты поёшь,
хотя уже тогда мне было видно,
что будешь ты святошей из святош.
И потому, когда тебе валюту
совали прямо в трусики, клянусь,
ты, покраснев, шептала
я не буду, я не такая, я не продаюсь!
На баррикады ты почти бежала,
тебя и мент боялся, и холуй.
А нынче вставлю я тебе, пожалуй…
Вот тут сама попробуй зарифмуй.
Проходят годы — Яцек на том свете,
а Янек замолчал, несчастный бард.
А что же остальные? Ну, а эти
сдают мораль и этику в ломбард.
Куда девался твой строптивый норов?
Ему настала полная труба —
ты пляшешь на столе переговоров,
задрав свою юбчонку до пупа.
Ты улыбалась там кому попало,
снимая лифчик, и от всей души
на том столе ты всем подряд давала,
процесс переговорный завершив.
Да что там стол — в прихожих и сортирах
политиков обслуживала ты,
циничная фригидная проныра
в предбаннике вселенской пустоты.
Но хуже не придумаешь подлянки,
чем задурить башку, сбивая с ног,
тем, кто тогда готов был лечь под танки,
кто за тебя в сырую землю лег.
Мне жаль парней и девушек,
которых тюрьма-зараза выпила до дна,
вот только не рассказывай, притвора,
что типа ты до гроба им верна.
А более всего за тех мне грустно,
кто безымян, как замогильный мрак, —
история их прожевала с хрустом,
теперь они никто и звать никак.
Ты думала, что время не обидит?
С косметикой тебе не повезло!
И понапрасну тащишь ты на митинг
распухшее от ботокса табло.
С гражданским долгом пропади ты к лешим,
я не продам живой своей души,
поэтому не надо тут мне вешать
густой патриотической лапши.
Не лезь ко мне, отстань, ты слышишь, стерва?
Я не костыль тебе и не протез.
Обидно, что ты кончила так скверно,
потасканная пьянь на букву «С».
Прощальных поцелуев я не стою,
своим губищам не давай труда,
но если хочешь — чмокни, бог с тобою,
надеюсь, догадаешься, куда.
Сегодня у моей тяжелой лиры
