Путем дикого гуся - страница 5

Шрифт
Интервал

стр.

Паустовский послушался мудрого совета и отправился на прогулку вдоль берега. Сильный ветер с озера действительно прочистил голову, освежил мысли — писатель и оглянуться не успел, как оказался у восточной заставы. Все меньше домов и больше садов, а среди грядок он заметил кресты и надгробия. Какой-то старик, половший морковку, объяснил: раньше здесь находилось кладбище для иностранцев, а теперь землю отдают под огороды, так что скоро могилы ликвидируют. Внимание писателя привлек заросший чертополохом гранитный обелиск за кованой решеткой. Он подошел поближе и прочитал полустершуюся надпись на французском языке. Это была могила Шарля Лонсевиля, инженера артиллерии наполеоновской армии, умершего в Петрозаводске летом 1816 года.

Константин Георгиевич почувствовал, что нашел наконец то, чего ему не хватало. Судьбу человека! Прямо с кладбища он отправился в городской архив. Сухонький хранитель помог писателю разобраться в документах. Девять дней поисков — и вот они держали в руках свидетельство о смерти Лонсевиля, четыре частных письма, где упоминалось имя, а также анонимный донос о визите в Петрозаводск вдовы французского инженера Мари-Сесиль, прибывшей из Парижа, чтобы поставить на могиле памятник. Небогато, но уже что-то. Остальное — дело фантазии.


Архивные изыскания прояснили лишь одно: инженер французской артиллерии Шарль Лонсевиль, участник Великой французской революции и русского похода Наполеона, был взят в плен казаками в бою под Гжатском и выслан в качестве инженера по литью пушек в Петрозаводск, где вскоре заболел горячкой и умер.

Упоминание о горячке позволило Паустовскому показать столицу Карелии глазами бредящего больного. В «Судьбе Шарля Лонсевиля» зарево домны освещает вымирающий ночами город, высвечивая из мрака (словно лампа-вспышка) фрагменты фантасмагорической реальности: страшные усы будочника, поломанные мосты, мокрый нос пьяного, оравшего песню: «Не знаешь, мать, как сердцу больно, не знаешь горя ты мово», обрывки афишек, извещавших, что в знак посещения завода государем с рабочих будут отчислять по две копейки с заработанного рубля на сооружение церкви в слободе Голиковке. На почерневшей глади озера колыхалась звездная карта северного неба.

Выполняя поставленную Горьким задачу, Паустовский наделил Лонсевиля собственным интересом к биографиям. Французский инженер на досуге не только почитывал Плутарха, но и сам баловался пером, разматывая чужие судьбы, словно клубки спутанных ниток, полагая, что нет жизни, в которой не отразилось бы лицо эпохи, особенно такой суровой, как времена Александра I. Якобы, цитируя записки своего героя, советский писатель мог без всякого стеснения — чужими устами — критиковать порядки на царских предприятиях и иностранных управляющих (от голландца Генина до англичанина Армстронга[20]), не выходя при этом из роли объективного репортера.

Тем более что революционное прошлое Лонсевиля (подкрепленное документальной базой) идеально сочеталось с образом поборника социальной справедливости, делая из него чуть ли не предтечу коммунизма на фоне циничных и надменных англосаксов, состоявших на службе у русского самодержавия. Паустовскому оставалось лишь придумать пару диалогов да подсыпать горсть ремарок. Вот фрагмент разговора французского инженера с Адамом Армстронгом, управляющим Александровского завода:


«Армстронг поднял темные веки и тяжело взглянул на Лонсевиля. Тот невольно отвернулся. В этом англичанине все — вплоть до припухлых век и редких бакенбард — казалось отлитым из чугуна. С чугунной усмешкой Армстронг порылся в ящике стола, вынул горсть мелких бляшек и разложил их перед собой.

— Последствия свободы, равенства и братства столь очевидны и отвратительны, — сказал он, перебирая бляшки, — что жестокость необходима. Вы — джентльмен, и я хочу говорить с вами свободно. Россию можно назвать страной не столь жестокой, сколь несчастной. Беззаконие сверху донизу — от приближенных венценосца до последнего городничего. Вот небольшой тому пример: в разгар войны, когда ядра были нужнее хлеба, я получил приказ изготовлять в числе прочих вещей железные пуговицы с гербами всех губерний Российской империи.


стр.

Похожие книги