Утро жизни длинной арией зевает.
Дочь сановника служанку подзывает,
отослать велит письмо размером с повесть,
никому не адресованное то есть.
И приходит ей ответ, на шелке злато:
Здравствуй, девица, души моей услада!
Если завтра, пробудившись, к речке выйдешь,
отражение в воде мое увидишь.
То волшебная, как водится, водица.
Отразиться в ней что заново родиться.
Заглянуть в нее что выглянуть наружу.
Но заглядывать не бойся. Часть потока,
ничего в судьбе текущей не нарушу.
Это только отраженье, это только
прежний свет, куда вернусь, как в воду кану,
и увижу сон, который снится камню;
и увижу, возвращаясь к павильону,
к прошлой жизни и цветенью полевому,
как лантерны зажигают по веленью
госпожи (возводят радугу павлинью)
в красном тереме, в пионовой беседке,
где зимой – маджонг и вышивка по сетке.
Где весной дымит жаровня, входит в окна
пряный жар. Тепла дрожащие волокна.
А на кане – зелье-снадобье, касторка,
взвар-настойка. Пахнет приторно, болотно.
В одночасье чахнет девица, красотка.
И письмо лежит. Не разобрать, как стерто.
То ли сутра на бамбуковой скрижали,
то ли мантра, чтобы впредь не воскрешали.
Как принять исчезновенье, отреченье?
…Отражение твое хранит теченье.
