Чтобы уместить всю необходимую технику, «Пионер» пришлось достаточно серьезно перестроить. Дополнительные функциометры, средства радиоразведки, амортизаторы и «глушилки» ходовой части – все это требовало места. Поэтому даже при урезанном до абсолютного минимума экипаже и совмещении двух, а то и трех специальностей для каждого участника, места на субмарине категорически не хватало. И все же две крошечные каморки для душевного отдыха и чаепития остались. Человеку нужен угол, где он мог бы спокойно посидеть и отдохнуть душой. В свое время это были кают-компании для офицеров и рядового состава, достаточно вместительные. Но от офицерской откусил объем блок функциометров акустического поста, а от рядовой – удлиненный контейнер буксируемых антенн. Кроме того, учитывая специфику службы и отбор личного состава, разделение по классу тоже упразднили, так что в итоге получились просто «зеленая» и «желтая» комнаты отдыха, отличающиеся лишь цветовой гаммой.
До «желтой» было ближе, Егор рассчитывал на одиночество, но когда сдвинул вбок дверь на роликах, обнаружил, что уединения не получится. На пару мгновений он застыл у порога, раздумывая, не пойти ли в другое место, не будет ли это слишком невежливо.
- А, Егор Владимирович, - приветствовал его Крамневский, отворачиваясь от коробки телефонного аппарата, на которую смотрел так, будто там есть иллюминатор. – Проходите, будьте добры. Сон бежит?
- Бежит, - с некоторым усилием отозвался Радюкин, закрывая за собой дверь. – Как-то не спится, в ожидании…
«Желтой» маленькую кают-компанию назвали за веселенький лимонный цвет, в котором была выдержана вся обстановка – узкий стол и два дивана с высокими прямыми спинками, обтянутыми искусственной кожей. Ученый сел напротив моряка.
- Налить? – спросил Крамневский. Перед ним дымилась низкая широкая чашка, расписанная китайскими мотивами. Легким жестом Илион придвинул ближе небольшой термос со снятой крышкой. Стальной цилиндр исходил паром и травяным ароматом.
- Да, если не затруднит, - Радюкин достал из специальной ниши за прозрачной заслонкой металлическую чашку.
- Осторожно, горячее, - предупредил Илион, наливая бледно-желтый напиток. – Кипяток.
Радюкин осторожно пригубил.
- Мята? – спросил он.
- И мята тоже. Таежный травяной сбор.
Дальше они пили в молчании. Едва слышно гудели укрытые за переборками механизмы, если не знать, что за тонкими бортами скрывается пучина, можно представить себя в купе автопоезда.
- Вы ведь боитесь моря?
Вопрос застал ученого врасплох, Радюкин смутился, собирая беспорядочно разбегающиеся мысли. Крамневский с легкой улыбкой наблюдал за ним.
- Я прошел отбор, - осторожно сообщил, наконец, доктор наук. – Он был весьма придирчив и суров.
- Хороший, нейтральный ответ, - одобрительно качнул головой Крамневский. – К работе комиссии по оценке психологической устойчивости у меня нет претензий… Однако, - Илион отодвинул чашку и оперся локтями о крышку стола. – Речь о другом. Егор Владимирович, вы боитесь моря?
Радюкин испытующе посмотрел на собеседника. Тот чуть прищурился, не сводя взгляда с ученого, явно не собираясь закрывать вопрос. Чтобы выиграть немного времени, Егор отпил из чашки, стараясь понять смысл неожиданного любопытства капитана. Не собирается же тот высадить его посреди открытого моря, на вражеской территории?
- Господин капитан, предлагаю откровенность за откровенность, - произнес доктор наук. – Вы ответите на мой вопрос, а я отвечу на ваш.
- Хммм, - пробурчал Крамневский. – Во-первых, мы на военном судне, здесь «командир», а «капитаны» – это в торговом флоте и на вспомогательных судах.
- Виноват, - склонил голову Радюкин. – Со времен университета путаю. У каждого свои недостатки.
- Бывает, - согласился капитан-командир. – Во-вторых… Вы уводите разговор в сторону. Но будь по-вашему. Давайте свой вопрос.
- Почему вас прозвали «Илион-Топор»? Я неоднократно слышал, но никто не мог объяснить, откуда пошло.
- Еще бы, - искренне развеселился командир, подливая себе еще ароматного настоя. – Это из ранней юности. Я тогда увлекался историческими инсценировками и как-то сказал, что меч лучше шпаги, булава лучше меча, секира лучше булавы. Секиру молва заменила на более простое «топор», так прозвище и приклеилось.
