— Ты бы, Милана, хоть собакой оборотилась да псам этим взбучку задала. Вы, ведьмы, это умеете.
— Умею, но не хочу, — вскинула на него глаза волхвиня. — Чтобы вы, мужики, меня потом сукой не называли. А в кобеля могу хоть кого из вас оборотить.
— Твои шутки, князь, нехороши, — недобро взглянул на нура германец.
— Не ссорьтесь, воеводы. У вас сегодня ещё будет, с кем биться, — примирительно сказала Милана.
Вскоре отряд вышел на обширную поляну. Из-за деревьев уже была ясно видна вершина Богита. И тут из чащи раздались странные звуки: словно много людей не шло и не бежало, а прыгало по лесу.
— Фаханы, родичи Балора! — предостерегающе воскликнул Святомысл. — Глаз-то у них не очень силён, а силы и лютости хватает...
На поляну стали не выбегать — выпрыгивать существа, словно явившиеся во сне, навеянном злым колдуном. У каждого была лишь одна нога, выраставшая посредине туловища, одна рука, что росла прямо из груди, и один глаз посреди лба. Над головами воинственно топорщились гребни из тёмно-синих перьев. Передвигались существа прыжками, на редкость ловко, и калеками себя явно не чувствовали. Но не нужно было быть волхвом, чтобы ощутить волну непримиримой, нелюдской злобы, катившуюся от них. В руках у фаханов были кнуты и железные цепи.
— Берегитесь! У них на цепях яблоки отравленные! — крикнул Святомысл.
Злобно крича на непонятном языке и размахивая цепями и кнутами, фаханы разом устремились на людей. Многие из венедов только смеялись, глядя на таких врагов: сами калеки и воюют чем попало. И поплатились — кто оружием, кто ранами, а кто и жизнью. Кнуты легко выбивали из рук оружие, рассекали тело до кости. Цепи ловко захлёстывали шеи, руки, ноги, вырывали из рук и ломали топоры и копья, разбивали головы, валили ратников наземь. Ко всему ещё на каждом звене цепей были прикреплены чёрные, будто гнилые, яблоки. Ударяясь о тело, они растекались ядовитым соком. Он разъедал кожу и мясо, отравлял кровь, заставляя сильных воинов выть от боли и падать под ноги врагам.
Милана пыталась отвести глаза нападавшим, но на их глаза чары плохо действовали. Хуже того, взгляд сородичей Балора хоть и не сжигал ничего, но ослаблял мужество у нестойких, и те беспорядочно отступали, а то и бежали, потеряв голову от страха, прямо в зубы чёрным псам. Лучше других держались дружинники Волха и Ратши. Сигвульф приказал отходить с поляны в чащу, где орудовать цепями врагам было труднее. Ратшу фахан захлестнул цепью за ногу и потащил к себе. Однако борянин, не сильный, но ловкий и опытный боец, выхватил акинак и метнул его прямо в единственный глаз врага.
Другая цепь обвилась вокруг пояса Шишка. И тут на глазах у всех коренастый мужичок в сером кафтане вдруг вырос в покрытого серой шерстью остроголового великана ростом выше середины дерева, под которым стоял. Опешивший фахан продолжал сжимать цепь. Леший быстро схватил её за другой конец, раскрутил и запустил вместе с фаханом прямо в толпу его одноногих сородичей. А потом зашагал вперёд, давя их могучими ногами и вбивая в землю только что выломанным берёзовым стволом. Яд чёрных яблок не мог даже прожечь насквозь густую шерсть вставшего в полный рост лесного хозяина. Следом за ним устремилось на одноруких уродов всё войско. Одноногие выходцы из пекла оказались не храбрее четвероногих и, толкая друг друга, запрыгали прочь с поляны.
Осматривая раненых, Святомысл вздыхал:
— Видите? Вот так мы и живём на Збруче. А в реке водяные кони да быки водятся, норовят скотину или человека в воду утащить и там разорвать. Мало этой нечисти приблудной святой лес в проклятый обратить, она ещё и в сёла наведывается, и некому её отвадить, кроме друидов. А мы ещё и гадаем всякий раз: кто наслал? Наши думают на даков, а даки — на нас. Это ещё что... Говорят, на каком-то острове в западном Океан-море Балоровы родичи людей покорили и брали с них каждый самайн две трети скота и две трети детей.
Деревенский волхв говорил обо всём этом так буднично, словно о неурожае или падеже скота. Ратша, сам хорошо знавший, каково жить рядом с Лысой горой, возмущённо произнёс:
