— Да притом нас уже ждут. И знают, где мы. Я им глаза отводить и не пробовала. Куда нам со Святомыслом против такой колдовской оравы, — вздохнула Милана.
— Значит, мы должны оказаться на горе прежде, чем они разожгут костёр, хоть бы и весь Йотунхейм с Муспельхеймом[23] преградили нам дорогу, — подытожил Сигвульф. — А ну, прибавить ходу! Этот лес можно пройти за час.
Вдруг впереди из чащи раздался страшный, пронзительный вопль. Плач ребёнка, клич диких гусей и волчий вой слились в этом вопле, полном горя и неизбывной тоски.
— Началось, — вздохнул волхв. — Банши это.
— Банник, что ли? — переспросил кто-то.
— Будет тебе... всем нам баня. Кровавая. Банши — это вроде наших Карны и Жели. Плачут, когда кому погибель приходит, особенно из знатного рода.
— В моём роду я самый знатный. До меня у нуров князей не было, — усмехнулся в усы Волх.
Воины вздрагивали, хватались за обереги. А вой уже раздавался слева, справа, становился всё громче, невыносимее. Между деревьями появились простоволосые женщины в серых плащах. Одни из них были красивы, но мертвенно бледны, другие же — стары, косматы, с трупными пятнами на лицах.
— Ах вы, нечисть приблудная! Волков решили воем напугать? А ну, покажем им! — громко произнёс князь нуров и первым издал призывный вой вожака.
Все нуры тут же подхватили, будто стая, учуявшая добычу. Затрещали сучья, зашуршала листва: зверье разбегалось. Вместе с людьми-волками громко выл Серячок. А его хозяин засвистел, захохотал во всё лешачье горло. Когда же ободрившиеся воины разом двинулись вперёд, серые призраки бросились врассыпную.
На открытых местах было ещё светло, но в лесу быстро темнело. В сгущавшейся тьме между деревьями вдруг засветились яркие белые огоньки. Серячок принюхался, тревожно зарычал.
— Псиной в лесу пахнет. Притом нечистой, — сказал хорошо понимавший по-волчьи Волх.
— Пекельные псы. Целая стая их тут, — отозвался Святомысл. — Эти не только выть умеют.
Огни приближались со всех сторон. Чаща огласилась лаем, воем, рычанием. Казалось, сама тьма тянула к людям десятки лап, тут же превращавшихся в большущих чёрных собак с пылающими огнём глазами и пастями. Сам их вид леденил душу, колебал мужество. Ненадёжными начинали казаться и своё копьё, и щит, и воинское умение. Кто одолеет этих пекельных волкодавов? Так ли уж сильны ведьма с волхвом и князь-оборотень? Когда-то каждый нур умел обращаться волком хоть на несколько дней в году, теперь же — лишь волхвы да дружинники.
— Волки! Гони псов бродячих из леса! — зычно крикнул Волх.
Отдав своё оружие простым воинам, дружинники-нуры разом перекувырнулись и поднялись серыми зверями. Сам князь оборотился матерым волком с седой, почти белой шерстью. С воем и рычанием оборотни бросились на чёрных пекельных тварей, не страшась ни мощных клыков, ни огненного дыхания. Серячок отважно бился рядом с сородичами-людьми.
— Вперёд! В копья, в топоры эту свору! — проревел, выхватывая меч, Сигвульф.
И войско двинулось, ощетинившись со всех сторон копьями. Куда и делся страх! Жутких псов поднимали на копья, рубили, глушили щитами, хоть их огненные зубы порой перекусывали древки и оставляли следы на лезвиях топоров. А Шишок, круша собак выломанной на ходу дубиной, свободной рукой хватал их за лапы, за загривки и бил об деревья.
Вожак, подобравшись сзади к Сигвульфу, вцепился ему в правое плечо. Страшные зубы сокрушили железные чешуйки панциря, прорвали кожаную рубаху и пылающими остриями впились в тело. От огненного дыхания раскалился панцирь, задымилась одежда. Оказавшийся рядом леший ухватил пса за задние лапы и рванул так, что переломал тому зубы и вывернул челюсть. Ударом меча гот добил собаку.
Вскоре злобные, но не привыкшие к отпору псы бросились наутёк. Милана подбежала к Сигвульфу. Заметив на развороченном панцире кровь, волхвиня заставила мужа снять доспех, быстро перевязала рану и зашептала над ней, унимая кровь и боль. Гот всем видом выражал нетерпение, но в душе был рад передохнуть после схватки. Волх, уже вернувшийся в человеческий облик, усмехнулся:
