От Казани Волга резко поворачивает и течет прямо на юг, разливаясь широко и привольно. Стрежень лежит ближе к высокому правому берегу, отсвечивающему белизной известняковых утесов, а левого порой и вовсе не видать. Июльские ночи по-южному черны, и небо сплошь усеяно звездами.
Жаркий день клонился к вечеру, зной сгустился – не продохнуть, паруса обвисли, и судно шло на веслах. Но вдруг поверхность воды подернулась рябью от пронесшегося над ней ветра, закрутившего тысячи маленьких водоворотов. Матросов послали убирать паруса; ветер крепчал, по воде побежали седые барашки; небо посерело, и свинцовые волны стали бить в борта струга, раскачивая его. Чайки носились над водой, прорезая шум волн своими криками. А сзади уже надвигалась, росла, разбухала страшная черная туча, словно посланная адом пожрать грешные души. Стало холодно.
Судно направили к берегу, бросили якоря; люди высадились на песчаную отмель и стали ставить палатки, борясь с ветром, который норовил вырвать их из рук. Едва успели в них укрыться – женщины в одной, мужчины в другой, солдаты в третьей, – как стало совсем темно, и тут во мраке блеснула первая молния, а прямо над головой раскололся небосвод, рассыпавшись обломками грома.
– Ай! – вскрикнула Елена и бросилась к матери, спрятав лицо у нее на груди.
– Ну, ну, – пыталась ее успокоить Прасковья Юрьевна, гладя рукой по спине, хотя у самой дряблые щеки тряслись от страха. – Господь не попустит… Повторяй за мной: «Господи Боже наш, утверждаяй гром и претворяяй молнию…» Молитесь все! – велела она остальным. – «Возгремел бо еси с небесе Господи, и молнию умножил еси, и смутил еси нас… Помилуй рабы Твоя, яко Благ и Человеколюбец: да не попалит нас огнь ярости Твоея, ниже да снедает нас ярость молнии и громов Твоих…»
Стены палатки озарились яркой вспышкой, и снова грохнуло так, будто береговая скала обрушилась им на головы. Елена рыдала в голос; Анна тихонько подвывала, прижавшись к боку матери, та продолжала бормотать молитвы; бледная Наташа стояла на коленях, сжимая в руке образок и беззвучно шевеля губами; Екатерина тоже приняла молитвенную позу, склонив голову к сложенным ладоням.
«Господи! – думала она про себя. – Господи, покарай обидчиков моих! Ты кроток и добр, но справедлив, так неужели ж Ты допустишь, чтоб они и дальше ходили по земле, как ни в чем не бывало? Я знаю, что тоже прогневила Тебя, так убей же меня сейчас, оборвав мои земные мучения, яви милосердие Свое!»
В этот момент шатер заходил ходуном, ветром отпахнуло в сторону полог, и зачарованному взгляду девушки явилась молния, с треском разодравшая черное небо. Екатерина сжалась, втянув голову в плечи; сестры закричали.
Новый раскат грома приглушило шумом ливня, обрушившегося на землю, как в день Всемирного потопа. Углы шатра намокли и потемнели, пропуская воду; у входа быстро натекла довольно большая лужа. Решившись, Екатерина высунулась наружу, ухватила за край хлопающий полог и опустила книзу, закрепив застежкой.
Тучу явно сносило в сторону; гром гремел все реже и глуше, и только дождь шуршал по стенкам палатки, которые порой тяжело и кратко хлопали от ветра, словно вздыхали. Внутри было темно – не различить своей руки, поднесенной к самому лицу. Екатерина села, подтянув колени к груди и обхватив их руками.
«А не похвалила бы меня матушка, если бы услышала ту мою молитву», – подумала она и внутренне усмехнулась. Теперь она чувствовала странное спокойствие. Господь не убил ее, а ведь она единственная грешная душа в этом шатре. Знать, не так уж она пред Ним и провинилась, а если и виновата в чем, то уже достаточно наказана. Может статься, что после тех тяжелых родов, когда во блуде зачатое дитя с трудом извлекли на свет уже мертвым, она навсегда осталась бесплодной… Так впредь она будет умнее. Больше ею мужчинам не помыкать! Она не станет, как безответная ее матушка, терпеть да прощать, живя с нелюбимым мужем. Но и этой постыдной слабости – полюбить – она себе тоже больше не позволит. Что хорошего в этой любви? Она ум застит. Взять хоть эту дурочку Наташу: женихов было хоть отбавляй, и не неволил никто, а втюрилась в ее негодяя-братца – Ванечка! Ванечка! – вот и пропадай теперь в этой глуши…
