— Ты, случаем, не нашей веры, что прячешь лицо от мужчин? А то все другие бесстыдницы не признают законов шариата и ходят открыто. Но в любви они ничего не смылят. Это я тебе скажу…
— Зато ты, Ахмед-Гирей, преуспел в любви больше, чем в воинских подвигах, — тихо проговорила Зайла-Сузге.
— Откуда тебе известно мое имя? — удивился тот. — Верно, слава обо мне летит впереди хозяина. Да я не против, пусть все знают, кто я такой…
— Пьяница и развратник, — Зайла сказала это с таким презрением, что даже пьяный Ахмед-Гирей вздрогнул от услышанного, как от удара плети, и попробовал обидеться.
— Но, но… Ты, девка, полегче, а то прикажу своим слугам выпороть тебя, а потом разрешу им позабавиться всем по очереди,
— А ты прикажи, прикажи, братец. Пусть они позабавятся с твоей сестрой у тебя на глазах. Что тебе стоит? — С этими словами Зайла-Сузге отняла от лица платок и смело взглянула брату в лицо.
— Зайла… — в растерянности прошептал он и попятился, — как ты здесь очутилась? Да, ведь брат говорил мне…
— И что же говорил тебе наш уважаемый брат?
— Да ничего особенного… Так, разное рассказывал…
— А сказал ли он тебе, как отобрал у меня единственного сына?
— Сказал…
— И сказал об убийстве моего мужа Бек-Булата?
— Да, и про это тоже…
— А ты-то, что скажешь обо всем этом? Или ты полностью одобряешь его?
— Сестра, что я могу сказать? Война… На войне всякое случается. Бывает и людей убивает. Мог и он умереть. Я имею в виду нашего уважаемого брата.
— И как же ты тут очутился? Про меня ты уже знаешь, — Зайла-Сузге немного успокоилась и говорила уже спокойнее.
— Видишь ли, меня Абдулла-Багадур-хан отправил сопровождать шейхов, которые ехали сюда.
— Темник Абдулла стал ханом?
— Да, он стал ханом. Визири после смерти нашего отца выбрали его. А что я мог поделать?
— Позор на твою голову! Подчиниться безродному Абдулле! Где были глаза Аллаха, когда он с небес смотрел на земную несправедливость. Ты, потомок знатнейшего рода, и оказался простым сопровождающим шейхов!
— То не простое поручение, — Ахмед-Гирей надменно надул щеки и выставил вперед грудь, — они приехали сюда с миссией веры. Эту погрязшую в идолопоклонстве страну давно было пора приводить к истинной вере нашего пророка.
— И от тебя я слышу подобные слова? Не ты ли только что изнасиловал едва ли не на моих глазах бедную девушку? Не ты ли звал меня, родную сестру, за этим же? И ты говоришь о вере?!
— Не тебе осуждать меня. Ошибка может произойти с каждым, а я еще и немного выпил. Но ты сама, по доброму желанию, вышла замуж за одного из идолопоклонников. Ты, верно, вместе с ним приносила жертвы деревянным богам и танцевала лунной ночью вокруг костра. Ха-ха-ха! И она еще осуждает меня?! — Ахмед-Гирей явно стремился компенсировать обвинения сестры и уличить ее саму в отступничестве от веры.
И действительно, та покраснела от несправедливых слов брата и хотела уже уйти от него, но остановилась, вспомнив, что она отныне пленная и идти ей некуда, разве что в одну из землянок. Обернувшись, она заметила, как, привлеченные их разговором, из своих убежищ начинают выглядывать одна за другой остальные пленницы и с интересом прислушиваются к перепалке.
— Ладно, — произнесла она примирительно, — Аллах нас рассудит… Но знай, долго я здесь не останусь. Никакие стены не в состоянии удержать меня, коль того захочу.
— Куда же ты отправишься? Твой муж мертв, а в Бухаре тебе уготовлена если не темница, то гарем у какого-нибудь старого визиря. Ты вроде пока еще девушка ничего…
— Земля большая, — сдерживая себя, ответила Зайла-Сузге, хотя ей так и хотелось плюнуть в лицо ненавистному ей сейчас брату. И, не дожидаясь отвита, вошла в ближайшую землянку.
Ахмед-Гирей, обозленный обвинениями, брошенными сестрой, потребовал у своих нукеров разыскать еще вина, и вскоре пьяные крики его раздались в другом конце городка.
Зато к Зайле-Сузге в землянку начали собираться девушки, надеясь на ее защиту от разбушевавшегося насильника. К тому же он пригласил в городок нескольких своих нукеров, и теперь уже до десятка полупьяных мужчин бесчинствовали среди беззащитных наложниц.
