— Вы еще пожалеете об этом, — ничего не оставалось ответить Соуз-хану и, нахлестывая коня, поехать к своим нукерам. Развернув их, прямиком, не заезжая к себе, помчался в Кашлык.
…Кучум расхаживал перед остатками своей пятой сотни, доставленной к нему Карачой-беком. Бешенство переполняло хана, и, его бы воля, изрубил бы предателей на месте, Но они уже получили свое, когда на их глазах казнили едва ли не половину товарищей.
— Так кто еще бунтовать желает? Кому еще не заплатили? — со злобой заверещал Кучум, подскакивая то к одному, то к другому из понурившихся воинов. — Поганые псы! Выбрали момент! Думали управы на вас не найдут?! Кто вы такие, чтоб мне свои требования выдвигать? Да я вас… — и разразился такой бранью, что видавшие виды мужчины стыдливо опустили глаза.
В этот момент в воротах городка показался на взмыленной лошади Соуз-хан и, путаясь в стременах, слез с седла, тяжело отдуваясь, подошел к своему властелину.
— О великий хан, — запричитал он, повалившись на колени, — они не пожелали отдавать этого ублюдка Сейдяка, которого скрывают от тебя. Они такое говорили про тебя… Такое, что мои губы не решаются повторить их нечестивые слова.
— О ком ты говоришь? — брезгливо переспросил Кучум, рассматривая сверху вниз ползающего на коленях Соуз-хана.
Тот, как мог, пересказал ему встречу с братьями, которые не пожелали выдать Сейдяка.
— Ты уверен, что он у них? — спросил хан.
— А где же ему еще быть? — поднял короткие ручки тот. — Вот и Карача-бек подтвердит, что он у них спрятан.
Кучум глянул на Карачу, и тот молча кивнул головой, подтверждая сказанное Соуз-ханом. Кучум стремительно повернулся к воинам пятой сотни и, отчеканивая каждое слово, проговорил:
— У вас есть возможность смыть позор, который лег на вас. Немедленно на коней, и чтоб к вечеру мальчишка был здесь. Кто поднимает прочив вас оружие — тот мертвец. Все, что захватите в городке, ваше. Я все сказал. Ты, — ткнул пальцем в Соуз-хана, — поведешь их.
Воины пятой сотни, безмерно довольные, что все для них на этот раз закончилось благополучно, получили отобранное у них оружие и коней, соединившись с нукерами Соуз-хана, выехали в том же направлении, что и вчера. Умышленно или нет, но Карачу-бека хан оставил в городке.
…Когда Соуз-хан скрылся из владений Ураз-хана, тот сказал брату, стоящему рядом:
— Добром это дело не кончится. Поскакал к своему господину…
— Надо было кончить его здесь, и все было бы тихо.
— Об эту бабу стыдно руки марать. Сам себе где-нибудь шею сломит.
— Но скоро он вернется с подмогой, а у нас не больше полсотни воинов. Надо отправить мальчонку и старуху куда-то подальше. Если они попадут в лапы этому Кучуму, то в живых им не бывать.
— Я тоже думал об этом. Скажи им, чтоб собирались в дорогу. Отправлю их к своему тестю на Белую речку. Там их навряд ли кто найдет.
— Кто знает… Но я бы на твоем месте и женщин с ними спровадил. Тут скоро жарко будет.
— Да, ты прав. Так и поступим.
И вскоре из городка Ураз-хана выехала небольшая процессия из нескольких воинов, сопровождавших запряженную двумя лошадьми повозку, на которой сидели четверо женщин и маленький мальчик, с любопытством глазеющий по сторонам.
После полудня со стороны Кашлыка показались всадники, стремительно приближающиеся к городку Ураз-хана. Они остановились перед главными воротами и вперед выехал Соуз-хан, громко прокричав:
— Эй, что я вам говорил? Хан Кучум не любит шутить. Выдайте нам сына Бек-Булата или ни один не уйдет отсюда живым.
На башню поднялся Ирбекай и громко, так чтоб его слышали и в крепости, закричал в ответ:
— Ты предатель, Соуз-хан, и с тобой не станет разговаривать ни один уважающий себя человек. Уходи откуда пришел, а то твоя глупая башка так и останется здесь.
— Если вы не откроете ворота, то сожжем всех живьем, — предупредил тот, отъезжая от стен на почтительное расстояние.
И тут же тучи стрел полетели со стен крепости.
Тогда Соуз-хан подал знак, чтоб воины подожгли крепость. Тех не надо было упрашивать, поскольку лезть на стены желания ни у кого не было. Чуть в стороне развели костер. Каждый всадник подъезжал к нему со стрелой, к которой крепили, кто что мог: кусок тряпья, бересту. А потом уже, разогнав коня, проносились под стенами городка, посылая внутрь его свои горящие послания.
