Хотя счастье, если разобраться, - пустота. Весомая, значимая пустота.
Но этого я не скажу Вере никогда и ни за что.И повесть, разумеется, не подарю.
Даже не знаю, какой финал нравится мне больше: написанный мной, с помощью компьютера, главного достижения цивилизации, или выведенный огненными письменами судьбы (аврорами)?
Знаю только, что я должен был принять финал... последний, тот, который озвучила мне Вера своим незабываемым голосом в трубку телефона - голосом, от которого я, как всегда, чуть не потерял дар речи (только вот кто автор этого финала, я или несчастная судьба? - сказать вам не могу: запутался). Безнадежно любить и писать повести, что ни говори, приятно, потому что безответственно; а вот если тебе отвечают взаимностью, да еще если у нас муж сбежал...
Тут ты (в данном случае - я) должен совершить поступок.
- Лев Львович, а ты можешь написать повесть о нашей любви? - сказала Вера, вставая с нашей постели и небрежно набрасывая на тело розовый халат (точь-в- точь такой, какой я выбросил; пришлось покупать новый; трусики же, по заведенной нами традиции, висели на люстре). Мелькнула ложбинка спины, божественной лепки попа. Боюсь, что я никогда не устану любоваться ее прелестями. Боюсь, что ничего более бесподобного невозможно было найти даже в Вавилоне.
Может, все дело в моем чудном склерозе? Я быстро забываю счастливые минуты, и мне надо переживать их снова и снова.
- Почему ты называешь меня по имени-отчеству, как барсика какого-нибудь? Лев, лев, гав, гав... Блеф. Тебе что, сложно называть меня по имени, по- человечески?
- Сложно, Лео, сложно, солнце мое. К этому я еще не готова. Напишешь, моя любовь?
- Зачем?
- Это все так поучительно.
- Я ведь не Лев Николаевич, однако. Поучать - не мой профиль.
- Но ты должен! Ну, соле мио, Лео, мяу...
- Ты меня волнуешь, красавица моя. Девочка моя...
- Запрещенный прием. Я собиралась приготовить тебе завтрак. Останешься без завтрака.
- А ты без жениха, если не накормишь его. Слепых склеротиков надо хотя бы кормить, моя любовь...
- Проживу как-нибудь одна, без мужчины. Иди сюда.
Я никогда не привыкну к тому, что для меня, только для меня, так колотится ее сердце, прерывается дыхание, закрываются глаза, совершается быстрое движение бедрами. Наши руки и ноги сплетаются. Я знаю, куда положить свою ладонь, знаю, милая... (На секунду прервусь, чтобы сделать важное замечание; торопиться мне теперь некуда, Вера теперь моя. Навсегда. Я о глазах. Ее глаза так и остались очаровательно серыми. Две серых блестящих жемчужины, которые я умею заставлять сверкать или матово тускнеть. Как захочу. В ее серых глазах поселились авроры. Оказывается серый - не самый плохой в мире цвет. Как же все изменчиво в этом мире, если даже серое может заиграть красками! Все не так безнадежно и мрачно.) Я знаю, что я должен сделать, и я с удовольствием сделаю это. Поверь.
С некоторых пор слово «должен» возымело надо мной магическую власть.
- Твоя идея с повестью кажется мне достаточно безумной, чтобы привлечь мое внимание. Я подумаю, - сказал я, мурлыча от блаженства под одеялом, но не подавая виду.
В манере держаться с некоторых пор я подражал свирепому Саддаму.
На кухне раздавался мелодичный стук ножа.
- Поставь-ка блюз, под него лучше думается, - позволил я себе первый в нашей совместной жизни каприз.
- Разве ты сам не можешь? Я занята твоим здоровьем и, можно сказать, нашим будущим.
- Но я хочу, чтобы это сделала ты.
- Хорошо. Какой?
- В этом-то все и дело. Угадай.
- Тут и угадывать нечего. Я наизусть знаю всю твою золотую коллекцию. И неплохо знаю тебя. Слушай.
Она выбрала совсем не тот блюз, который звучал в моей голове, но это был именно тот блюз, который, оказывается, мне хотелось сейчас услышать. Чудеса в моей жизни продолжались.
Музыка будущего текла широкой рекой, превращаясь в то Озеро, возле которого мы встречались с Верой, когда нам бывало или очень хорошо, или очень плохо. Саксофон, гитара, вокал. Из простых компонентов состоял бесконечный мегамир. Он был сложным и раздражающе элементарным одновременно.
