— Иди посмотри, — говорит Рот, глядя в окно. За окном, ниже футов на двадцать — рубероидная крыша соседнего дома. Посреди крыши приподнимается люк и застывает под углом 45° к поверхности. Примерно на середине прямой между окном Рта и люком стоит грязный белый петух, время от времени вертит башкой во все стороны, и его красная бородка болтается туда-сюда. Кое-где перья повыдерганы, и видны пятна розовой кожи. Он проходит два фута в одном на правлении, три фута — в другом, еще два фута — в третьем. — Это последняя девушка, которая мне улыбнулась, — говорит Рот. — Сразу забудь, что я это сказал. Если об этом узнают, меня убьют… медленно. Теперь моя жизнь в твоих руках. — Он обаятельно улыбается, думая про себя: «Не может быть, чтобы жизнь у меня и вправду была такой скучной; надо почаще заниматься сексом».
— Даже не знаю, что сегодня со мной такое, — говорит он. — Наверное, не выспался. Не смог вчера ночью заснуть. Так и не спал всю ночь.
— Да все нормально, — говорит Мелисса. — А почему ты не мог заснуть?
«Я, потому что, себя щипал», — думает он, а вслух говорит:
— Я еще слишком молод для того, чтобы спать. Вот черт. Теперь понимаешь, что я имею в виду? Ладно, попробую объяснить тебе по-настоящему, почему я не смог заснуть…
— Да мне уже неинтересно.
— Я тебя не виню. — Он обнимает ее. — Я так устал. Давай ляжем…. и… солжем… ляжем и солжем. [21] Я не буду вообще ничего говорить… я не буду… не буду вообще ничего говорить… закрой мне глаза…. и сама тоже закрой глаза… Пойдем. — Он ведет ее в спальню. — Я так устал. Давай просто ляжем в этом фантастическом свете — окна такие грязные — и умрем от оргазма во сне. [22] — Он снимает ботинки, носки и рубашку и ложится в постель. Она снимает туфли, но остается в рубашке и брюках.
— Хорошая мысль, — говорит она.
Их лица так близко друг к другу — как мохнатые мордочки двух детенышей-шизофреников, они зализывают свои раны, бойфренды-гелфренды. Разрез, глубокая рана в воздухе, преемник животных, откуда течет самая вкусная кровь, требует пристального внимания от языка в своем теле. Человек — это глубокая яма в глубокой яме, которую исцелит только льстивый шелест. Только рот. [23] Рот погружает язык ей во влагалище. Его член разрезает разрез, как масло, и его уже нет. Их уже нет.
Их уже нет. Дураки нас обхитрили. На счет него я был прав. Красная сморщенная прорезь, окруженная волосами. Могу войти к ней в задницу и обойти вокруг. Задница в заднице, можно сказать, или, как скажут циники среди вас: задница в заднице в заднице, — или как скажут мистики: задница в заднице в заднице в заднице. Задница. Слово приобретает ритм. Обзаводится лепестками. Пизда, задница, член, сиськи, поршень, коробка передач, педали… [24] В конце концов, это всего лишь мы, кто обнаружен и разоблачен — в комнате, где сношаются Рот и Мелисса. Они нас не замечают. Они нас не видят! Мы нереальны! Мы только глючимся. Мы даже не можем побиться головой о стену — мы просто проходим сквозь и падаем… падаем непонятно куда… и приземляемся в позе лотоса, и обсуждаем стратегию. Если мы не в состоянии понять, нам охота хотя бы пощекотать свои нервы. Как странно чувствовать себя униженным и оскорбленным, когда ты совсем один!
Но Рот по-прежнему не может заснуть. Когда он голый встает с кровати, выпутываясь из простыней, Мелиса приоткрывает глаз. Он говорит ей: Спи, спи. А мне нужно тут кое-что сделать. Я скоро вернусь. Он оставляет ее на кровати, она лежит, подтянув колени к груди.
Он выходит в другую комнату и садится в кресло, сна — ни в одном глазу, он знает, что клетки мозга, которые не восстанавливаются, загниют у него в голове — он чувствует, как они отмирают, — если он будет лежать в постели, когда у него бессонница. Он сидит в кресле, и лампа сбоку от кресла неразборчиво пересыпает песок в песочных часах своего желтого света. Он сидит в кресле, время от времени фокусируя взгляд на черном окне в хрустально острой усталости, в пронзительной скуке — такой знакомой и близкой. Ему так же просто войти в ощущение близости, как и самому этому ощущению. Близость — удобная и уютная, а ощущение — это стена. Но это всего лишь молоденький мальчик, который сидит в одиночестве, ночью, покуривая сигарету, пока его девушка спит за стеной. Он растерян и парализован распознанной мыслью, что люди любят либо плоды своего воображения, либо вообще все, но обязательно что-нибудь любят, в то время, как он, мистер Блэк, все ненавидит — и что тогда остается? Его собственный разум, который противен ему больше всего остального. Вот он, наедине со своим сознанием, все тот же старый вампир. Его это заводит. О Господи. Я обречен, думает он. Ням-ням, объедение. Но он также осознает, что он сейчас предает человека, который обожает Мелиссу. А дальше приходят такие мысли: я всего лишь бессодержательная метафора для… и даже не я, а мой разум, где происходят эти искажения, он всего лишь метафора, случайный аналог, параллель для… чего-то другого, что происходит на самом деле. Когда же я выберусь из своего сознания, сойду с ума и попаду в это «что-то другое»? В голове — пусто. Открытые глаза ничего не видят. Он доступен. Для… нет… он начинает качаться в кресле. Кресло скрипит. Он старается качаться плавне, и скрип умолкает, он качается плавно-плавно, вперед-назад, беззвучно, как человек, погружающийся в дремоту, он качается плавно-плавно… отяжелевшие веки, терпимый вступительный взнос — два доллара, руки со следом, чтобы положить в рот, на который есть деньги у каждого — твоя интересная внешность, на тебя очень приятно смотреть: дай мне лицо, и я посмотрю на него приятно, я полюблю этот взгляд, а потом я пройду посвящение и вступлю в… приключение… испытание…
