Она помолчала несколько секунд, пока до нее не дошло, что я жду, когда она начнет.
— Не здесь, — ее голос звучал еще более резко. — Отъедьте куда-нибудь, найдите спокойное место.
Потом я спрашивал себя, смотрел ли Уесли Рендалл, как я отъезжаю от его дома, или нет. Насколько мне удалось узнать его во время нашего разговора — а также по последующим встречам с ним — он должен был поступить именно так. Но все же я жалел, что не посмотрел в тот момент на окна его дома. Как знать — может, я бы воспринял этот сигнал. А может, и нет.
Я вырулил на дорогу и мы несколько минут провели в молчании. Я раздумывал, не собирается ли она выдвинуть мою кандидатуру на пост президента Соединенных Штатов, она выискивала подходящее место.
— Здесь, — голос прозвучал как приказ, и это мне не понравилось.
— А вот и нет, — сварливо ответил я. — Раз вы сидите в моей машине, я сам выберу место.
Так я и поступил, притормозив у развилки на боковую дорогу. Я съехал на нее и заглушил мотор.
— Если вы собирались объясниться мне в любви, то самое время приступить, — объявил я. — Но должен вас предупредить — мое сердце уже занято. Я без ума влюблен в одного футболиста.
— Заткнитесь, — бросила она.
До сих пор не пойму, откуда у нее в руке появился пистолет. Вообще это было не лучшее мое утро.
— Значит, вы и есть тот самый Майкл Амбрустер, который убирает мусор за богачами, — прошипела девица.
Я еще раз посмотрел на ее костюм и окончательно пришел к выводу, что он мне не нравится.
— Вы хотите намусорить еще больше? — спросил я. — Кто вы вообще такая?
— Кто я такая, — горько произнесла она. Так могла обращаться сморщенная старушка к жестокому тирану, который приказал сжечь живьем одиннадцать ее сыновей, чтобы принести их в жертву иноплеменному богу. — Кто я такая. Для вас, богачей с Беверли-Хиллз, все мы — никто.
— Я живу вовсе не на Беверли-Хиллз, — возмущенно возразил я.
— Заткнитесь. Этот денежный мешок Картер нанял вас, чтобы вы спасли от тюрьмы его чертового племянника.
Должен признаться, что слова, которые она употребила, были не совсем такими, какими я их привожу.
— Мери была моей лучшей подругой, — произнесла она. — А этот плейбой взял и убил ее.
Я хмыкнул, она не обратила на меня внимания.
— Мери была хорошей девушкой, — сказала она, обращаясь к ветровому стеклу. — Я знаю, многие назвали бы ее шлюхой, но это неправда. Она была хорошей.
Я наверняка расплакался бы от ее рассказа и громко высморкался в большой клетчатый платок, но дуло пистолета, упертое в мой бок, полностью сбивало настроение.
— Мы были очень близки с ней, — девушка сморкнулась, втянув в себя воздух, — она все мне рассказывала. Она была хорошей, правда. Я знаю, такие люди, как вы, думаете, раз девушка — шлюха, то она — полные отбросы, мусор. Вот что я вам скажу, мистер, — у Мериен было доброе сердце.
Если бы я был староанглийским писателем и собрался бы написать толстый роман о трагической судьбе голливудских проституток, то с радостью ввел бы в него этот персонаж. Далее ей следовало рассказать об их крепкой глубокой девической дружбе, о том, как они вдвоем болтали по ночам, глядя на спящий город, о мечтах Мериен стать стюардессой и ее привычке закрывать двери ногами. Но вместо этого она оторвалась от ветрового стекла и, больно уперев пистолет под ребра, проклекотала:
— А теперь она мертва, и такой подонок как вы шныряет по округе, чтобы избавить от ответственности богатенького сынка. Нет, мистер, этого не будет. Я знаю, что банкир заплатил хорошие деньги, чтобы вы подкупили кого следует, только ничего из этого не выйдет. Мери глупенькой была, наивной. Многого не понимала. Верила всем. Но я, мистер, я — не такая.
Будь я был хорошим парнем, защитником вдов и сирот, мне следовало бы мужественно улыбнуться и сказать, что никакие деньги не заменят для меня правды, что я готов вывести на чистую воду убийцу ее подруги, кем бы тот ни оказался, и что в свободное от работы время я леплю из пластилина маленькие статуи Свободы — всех цветов, что есть в наборе, так как я не расист. Она бы мне мгновенно поверила, прослезилась, отдала пистолет, а через неделю вышла за меня замуж.
