– Я люблю вас, как свое дитя; подумайте, чем это может кончиться! – увещевала княгиня молодую прелестницу.
– Мне с ним весело. Он мне просто нравится. Ну что такого может быть? Ничего! Будет то же, что было два года сряду, – смеялась в ответ госпожа Пушкина.
– Извините, милая моя, но в этом случае, оберегая честь своего дома, я буду вынуждена сама напрямик объявить нахалу французу, что я прошу его свои ухаживания за вами производить где-нибудь в другом месте, – довольно резко заявила княгиня. – Я прикажу не принимать господина Геккерна.
Увы, ее серьезность не подействовала на Наталью Николаевну. Она продолжала смеяться и болтать о пустяках.
Княгиня Вера Федоровна была очень любима Пушкиным, который, как я слышал, называл ее княгиней-лебедушкой. Не будучи красавицей, она гораздо более их нравилась. Небольшой рост, маленький нос, огненный, пронзительный взгляд, невыразимое пером выражение лица и грациозная непринужденность движений молодили ее, хоть эта приятная дама давно уже перешагнула сорокалетний рубеж. Я редко видел ее такой серьезной: княгиня слыла хохотушкой, несмотря на нелегкую жизнь и смерть многих ее детей. Чистый и громкий хохот ее в другой казался бы непристойным, а в ней восхищал, ибо она скрашивала и приправляла его умом и здравым смыслом. Мне было крайне жаль, что Наталья Николаевна не послушалась старшую подругу.
В свою очередь, и я пытался говорить с ней о расстроенных нервах ее мужа и о его болезненной ревности.
– Вы все сговорились против меня! – ответила мне Наталья Николаевна. – Даже сам государь говорил мне о ревнивом характере моего Пушкина и о комеражах, которым красота подвергает меня в обществе. – Она кокетливо глянула на себя в зеркало и поправила упругий локон. – Он советовал мне быть как можно осторожнее и беречь свою репутацию, сколько для себя самой, столько и для счастия мужа при известной его ревнивости.
– И что же вы?
– Я рассказала об этом Александру Сергеевичу, – призналась красавица. – Он потом благодарил государя за доброе ко мне отношение.
Она рассмеялась.
– Подумайте, оказывается мой ревнивец даже государя подозревал в ухаживании за мною! Но, поверьте, я не даю ему не малейшего повода думать обо мне плохо. Я со всеми ровна, хоть и не держусь букой. На самом деле Александру Сергеевичу нравится, что меня почитают за первую красавицу. – Она кокетливо приподняла свою безукоризненные брови.
Однако повод по всей видимости, все же был. Я посещал несколько раз его дом, навещая Наталью Николаевну, и не мог не заметить, что Александр Сергеевич почти все время был грустен, задумчив и озабочен. Он ходил печально по комнате, надув губы и опустив руки в карманы широких панталон, и уныло повторял: «Грустно! Тоска!»
Шутка, острое слово порой оживляли его электрическою искрою. Пушкин на время оживлялся, даже хохотал, обнаруживая ряд белых прекрасных зубов. И вдруг снова, став к камину и сунув руки в карманы, принимался тосковать. Писал он в то время мало.
* * *
Я постарался выяснить все, что мог о красавце разлучнике, ставшем причиной ревности Александра Сергеевича, и вот что я узнал: Жорж Дантес, француз по происхождению, пару лет назад прибыл в Россию и был принят корнетом в привилегированный Кавалергардский полк по протекции голландского посланника, барона ван Геккерна, с которым Жорж познакомился в дороге.
По-русски он не говорил, но, несмотря на это, Жорж быстро влился в светское общество и, хотя не отличался особым прилежанием на службе, совсем недавно был произведен в поручики. Говорили, что красавец Жорж имел талант нравиться людям, обладал галантными манерами и очень хорошо танцевал. А Наталья Николаевна очень любила танцы! Несмотря на то что Жорж Дантес постоянно ухаживал за светскими дамами и пользовался их благосклонностью, ходили слухи о его совсем не платонических отношениях со своим покровителем, бароном Луи Геккерном: голландский посланник слыл приверженцем однополой любви.
Я знал, что молодой повеса, приемный сын голландского посланника, продолжает видеться с Натальей Николаевной. Александр Сергеевич тоже это заметил, были домашние объяснения; но дамы легко забывают свои обещания, и Наталья Николаевна снова принимала приглашения Дантеса на долгие танцы, что заставляло мужа ее хмурить брови.
