Дальше было хуже: прадед мой умер весьма молод, в припадке сумасшествия зарезав свою жену, находившуюся в родах.
– Но было ли это сумасшествием? – уточнил я. – Нравы тогда были жестокие, и убийство супруги не может быть названо обычным делом. Но у предка вашего мог быть настоящий к тому повод.
– Вряд ли, – усомнился Пушкин. – Обвинял он свою жену, как водится, в измене и в попытках его отравить. Но бедная женщина не думаю, что была виновна. В потомстве эта его черта сказалась: дед мой был человек такой же пылкий и жестокий. Первая жена его умерла на соломе, заключенная им в домашнюю тюрьму за мнимую или настоящую ее связь с бывшим учителем его сыновей, которого он весьма феодально повесил на черном дворе. Вторая жена его, урожденная Чичерина, довольно от него натерпелась. Однажды велел он ей одеться и ехать с ним куда-то в гости. Бабушка была на сносях и чувствовала себя нездоровой, но не смела отказаться. Дорогой она почувствовала муки. Дед мой велел кучеру остановиться, и она в карете разрешилась – чуть ли не моим отцом. Родильницу привезли домой полумертвую и положили на постелю всю разряженную и в бриллиантах. Все это знаю я довольно темно. Отец мой никогда не говорит о странностях деда, а старые слуги давно перемерли. Нескучный народ, не правда ли?
Я подтвердил.
– Но прямого безумия тут нет. Только что прадед… А расскажите мне про предков матери вашей. Ведь она приходилась внучкой знаменитому Ганнибалу…
– В семейственной жизни прадед мой Ганнибал так же был несчастлив, как и прадед мой Пушкин. Первая жена его, красавица, родом гречанка, родила ему белую дочь. Он с нею развелся и принудил ее постричься в Тихвинском монастыре, а дочь ее Поликсену оставил при себе, дал ей тщательное воспитание, богатое приданое, но никогда не пускал ее себе на глаза. Вторая жена его, немка, вышла за него в бытность его в Ревеле обер-комендантом и родила ему множество черных детей обоего пола. Под старость он написал было свои записки на французском языке, но в припадке панического страха, коему был подвержен, велел их при себе сжечь вместе с другими драгоценными бумагами.
– Сия осторожность, возможно чрезмерная, не является еще безумием! – заметил я.
– Брак деда моего Осипа Абрамовича тоже был несчастлив. – продолжил Пушкин. – Ревность жены и непостоянство мужа были причиною неудовольствий и ссор, которые кончились разводом. Африканский характер моего деда, пылкие страсти, соединенные с ужасным легкомыслием, вовлекли его в удивительные заблуждения. Он женился на другой жене, представя фальшивое свидетельство о смерти первой. Бабушка принуждена была подать просьбу на имя императрицы, которая с живостию вмешалась в это дело. Новый брак деда моего объявлен был незаконным, бабушке моей возвращена трехлетняя ее дочь, а дедушка послан на службу в черноморский флот. Тридцать лет они жили розно. Смерть соединила их. Они покоятся друг подле друга в Святогорском монастыре.
– Почти такую же историю рассказывала мне ваша покойная матушка о вашем дяде Василии Львовиче.
– Вот видите, как сильна кровь! – грустно улыбнулся он. – У сестры я наблюдал начало помешательства… Да и маменька покойна всегда считала меня странным ребенком. Наверное, она вам многое рассказывала, – произнес он скорее с утвердительной, нежели с вопросительной интонацией. – А папенька ей охотно вторил. Он плакался вам, что я хотел его убить?
– Помилуйте, как можно! – опешил я. А потом вспомнил странную сцену, которой был свидетелем. – Впрочем, как-то раз я застал Сергея Львовича в крайне возбужденном состоянии, но о смертоубийстве он ничего не говорил. Скорее выражение его было «убил словом», я понял, что вы повздорили, и только.
– О да, все было совершенно невинно, – со странной улыбкой подтвердил Пушкин. – Не дай мне Бог сойти с ума… наверное, это страшнее смерти. Лет пять назад я навестил Батюшкова. Мы были дружны когда-то. «Философ резвый и пиит», – звал я его, дразнил счастливым ленивцем. А теперь он лежит почти неподвижный. Дикие взгляды. Взмахнет иногда рукой, мнет воск. Боже мой! Где ум и чувство! Одно тело чуть живое. – Голубые глаза поэта выразили ужас. – Самая страшная смерть лучше, чем это.
