Проблемы атрибуции
В предыдущей главе мы рассмотрели известный сюжет о некоем оппозиционном сочинении поэта, привезенном им с собой из Михайловского в Москву 8 сентября 1826 года, в связи с темой «судьбы» и «чудесного спасения». Проанализируем этот сюжет в несколько ином контексте, подробнее цитируя уже упомянутые свидетельства; попробуем понять, о каком именно сочинении могла идти речь. Московский знакомый Пушкина, С. П. Шевырев, вспоминал об этом так:
Во время коронации, государь послал за ним ‹Пушкиным› нарочного курьера (об этом всем сам Пушкин рассказывал) везти его немедленно в Москву. Пушкин перед тем писал какое-то сочинение в возмутительном духе, и теперь, воображая, что его везут не на добро, дорогою обдумывал далее это сочинение; а между тем известно, какой прием сделал ему великодушный император. Тотчас после этого Пушкин уничтожил свое возмутительное сочинение и более не поминал об нем[363].
Близкий друг Пушкина П. В. Нащокин, повторяя рассказ Шевырева в основных деталях, называет это, по мнению Шевырева, уничтоженное произведение. Им оказывается стихотворение, которое Нащокин (вернее, с его слов — Бартенев) называет «Пророком»:
Встревоженный ‹…› и никак не ожидавший чего-либо благоприятного, он ‹Пушкин› тотчас схватил свои бумаги и бросил в печь: тут погибли его записки ‹…› и некоторые стихотворные пьесы, между прочим, стихотворение «Пророк», где предсказывались совершившиеся уже события 14 декабря[364].
Историю с несостоявшимся представлением стихотворения царю повторяет С. А. Соболевский:
выронил (к счастию — что не в кабинете императора) свои стихотворения о повешенных, что с час времени так его беспокоило, пока они не нашлись!!![365]
Рукою М. П. Погодина в автограф воспоминаний Соболевского внесено исправление: вместо «стихотворения о повешенных» написано «стихотворение на 14 декабря»[366]. Соболевский, таким образом, внес в воспоминания Нащокина важнейшее дополнение, состоявшее в том, что «Пророк» не был уничтожен, а «приехал в Москву в бумажнике Пушкина»[367].
Как видим, история о стихотворении, «в возмутительном духе написанном», изобилует противоречиями. Возможно, по этой причине П. А. Вяземский полагал, что
Соболевский немножко драматизировал анекдот о Пушкине. Во-первых, невероятно, чтобы он имел эти стихи в кармане своем, а во-вторых, я видел Пушкина вскоре после представления его Государю и он ничего не сказал мне о своем испуге. Нечто подобное случилось с Дмитриевым. Он мне рассказывал, что когда он был взят под арест при императоре Павле, у него была в кармане книга Махиавеля о тирании. Тут было чему испугаться, но, по счастью, Архаров до книги не добрался. Кажется, этой подробности в записках его нет[368].
То, что Вяземский усмотрел в этом аналогию, почти анекдотическую, с другой ситуацией, конечно, свидетельствует в пользу ее вымышленности, но очевидно, что в рассказах Нащокина и Шевырева нет сознательной установки на шутку или розыгрыш. Поэтому нет никаких оснований сомневаться в том, что Нащокин услышал эту историю от самого Пушкина, который ему, Шевыреву и Соболевскому рассказал ее, а вот Вяземскому почему-то не стал.
В рассказах Шевырева, Нащокина и Соболевского, таким образом, вызывает вопрос не то, существовало или нет некое стихотворение оппозиционного характера, в этом они едины, а то, не было ли это стихотворение пушкинским «Пророком». Так называет его только далекий от литературы Нащокин, Шевырев оставляет его вовсе без названия, а Соболевский обозначает лишь его тему — «о повешенных», исправленную Погодиным на «14 декабря». Кроме того, сам Шевырев публиковался в том же номере «Московского вестника», где в 1828 году был напечатан пушкинский «Пророк». Важно отметить, что «Пророком» пушкинское стихотворение, прочитанное в Москве в кругу литераторов «Московского вестника» по возвращении поэта из Михайловского в сентябре 1826 года, назвал не сам Пушкин, а Погодин в своих позднейших признаниях Бартеневу («Пушкин прочел „Пророка“ (который после „Бориса“ произвел наибольшее действие)»
