. Как известно, это отдельное собрание пушкинских стихотворений никогда не вышло, но издатели посмертного собрания сочинений поэта, Жуковский и Плетнев, сделали отобранные и подготовленные Пушкиным стихи основой IX тома. При этом «Из Пиндемонти» туда не вошло. Возможно, что издателей испугало звучание этой строки.
В заключение выскажем предположение о том, почему карамзинский подтекст стихотворения не был отмечен ни современниками поэта, ни исследователями. Возможная причина состоит в том, что с интересующей нас строкой «Зависеть от царя, зависеть от народа» стихотворение стало доступно только в публикации 1922 года[619], тогда как первая «полная» публикация стихотворения, осуществленная в 1857 году П. В. Анненковым, была сделана с цензурным искажением этих строф[620].
Есть и более содержательная причина: в момент публикации стихотворения Карамзин перестал быть воплощением писателя, независимого от власти. Для большей части русского общества он выражал скорее симбиоз писателя с властью. Это свидетельствует о том, что друзьям историка не удалось сломать тот стереотип личности писателя, который утверждался в официальной литературе о нем.
Для тех же немногих, для кого Карамзин оставался идеалом независимого поведения писателя, параллель Пушкин — Карамзин была решительно неприемлема. Интересно, что в этом отношении были солидарны как друзья Карамзина и Пушкина, составлявшие примерно один и тот же круг, так и власть.
К моменту полной публикации «Из Пиндемонти» (1922 год) канонизация Карамзина как «друга Царя» уже произошла, а канонизация Пушкина как «друга Народа» вступила в свою активную фазу, чтобы увенчаться юбилеем 1937 года. Для того чтобы связь между Пушкиным и Карамзиным проступила во всей своей глубине и очевидности, нужны были большие усилия по деканонизации как Карамзина, так и Пушкина.
Зачем был написан «Медный всадник»
Первые исследователи незавершенной пушкинской поэмы, получившей от Жуковского[621] название «Езерский», считали, что она связана с «Медным всадником» общим замыслом[622]. Ученые основывались на единстве имени главного героя обоих произведений — Евгений — и сходстве важных мотивов в описании общей темы «петербургского ненастья» («бурный Петербургский вечер», по определению П. В. Анненкова[623]). Помимо этого, хронология работы над обоими произведениями представлялась пушкинистам переплетенной до полного совпадения. Понадобились значительные текстологические усилия, чтобы понять, что Пушкин работал над поэмами в разное время, и окончательно установить, что это два различных произведения.
Первым это положение в качестве гипотезы выдвинул С. Н. Браиловский в 1909 году[624], однако доказать его удалось лишь двадцать лет спустя Н. В. Измайлову[625]. Свое доказательство того, что поэмам соответствуют разные творческие замыслы, Измайлов строил на результатах текстологического анализа и на четком определении различий в жанрово-строфических структурах «Езерского» и «Медного всадника»[626].
Вывод Измайлова был подтвержден позднейшим изучением корпуса рукописей обеих поэм, проделанным С. М. Бонди[627]. О. С. Соловьева, принимая главный вывод Измайлова — Бонди, выявила и некоторые серьезные ошибки в их текстологических построениях. Она показала, что написание пятнадцати перебеленных строф «Езерского» не предшествовало созданию «Медного всадника», как полагали ее старшие коллеги, а последовало за тем, как «Медный всадник» был написан, представлен на одобрение императору и не получил ожидаемого одобрения[628]. Уточнение Соловьевой, на наш взгляд, только усилило вывод ее предшественников о независимости генезисов обоих произведений, поскольку показало, что замысел «Езерского» не был поглощен «Медным всадником» и что работа над поэмой была продолжена и после завершения «петербургской повести».
Вывод о том, что «Езерский» и «Медный всадник» суть разные произведения, естественно влечет за собой вопрос о том, почему в марте 1833 года Пушкин оборвал работу над «Езерским» и спустя пять месяцев всего за три недели создал другое произведение на петербургскую тему, где неторопливый нарратив «свободного романа» заменяется динамичной и конфликтной фабульностью, легко сводимой к анекдоту. Конфликтно само название — «Медный всадник», метафорически (и метонимически) представляющее Петра в двух различных ипостасях, как памятник и как историческое лицо. Здесь следует вспомнить, что в пушкинском поэтическом словаре, сложившемся еще до написания «Медного всадника», словом «всадник» часто назывался Наполеон («Свершитель роковой безвестного веленья, / Сей всадник, перед кем склонилися цари, / Мятежной Вольности наследник и убийца, / Сей хладный кровопийца» («Недвижный страж дремал на царственном пороге…»)
