Существовало как минимум два Пушкина: реальный и – на основе манипуляций с первым – идеологический. К двухсотлетнему юбилею (1999) вырос на наших глазах третий Пушкин – коммерческий. Пушкиномания охватила бизнес, и у государства есть шансы превратиться в Пушкинленд. Имеются Всероссийская Пушкинская комиссия и специальные юбилейные комитеты к датам, а сами эти юбилеи, пышность которых зависит от финансирования, поставлены на конвейер.
Издают Пушкина в новой России массовыми тиражами для школ полумафиозные издательства, получающие дотацию государства. За дотацию идет смертельная борьба. Ширится торговля «изделиями из Пушкина». Это ширпотреб с профилями поэта (косынки, майки, шапки, хозяйственные сумки). Это почтовые марки, месячные трамвайные билеты и игральные карты с его профилем, спички, сигареты, плитки шоколада, конфеты «Ай да Пушкин!», водка «Болдинская осень». А еще – массовые спортивные соревнования в его честь, концерты рок-музыки, гулянья, и нет этому конца. Вершиной пушкинизации всей страны можно считать выпущенную к двухсотлетию Пушкина куклу Наталью Николаевну, русский аналог американской Барби, с набором платьев и белья, чтобы ее одевать и раздевать.
«Боюсь этого юбилея, боюсь громких слов при отсутствии настоящего дела, – писал академик Д. Лихачев. – О Пушкине пишут все больше и больше, а настоящих пушкинистов становится все меньше и меньше – некому работать. В Пушкинском Доме есть несколько талантливых людей, но им одним не под силу поднять такие вещи. А славословим и торжествуем много, слишком много… Постепенно теряют свое лицо пушкинские праздники, более и более превращаясь в бюрократическое действо. Горько все это. Нет, нечем похвастаться…»[559]. В разговоре Лихачев высказывался еще более жестко, но и приведенной цитаты достаточно. Слова эти сказаны к 150-летию со дня смерти Пушкина, но остаются актуальными.
Каждый раз, приезжая в Москву, я долго стою на площади, испокон веку называвшейся Страстной. Страстного монастыря XVII века, пережившего династию Романовых, давно нет. Захватывая власть в Москве, большевики вкатили в женский монастырь орудия и оттуда разрушали округу квартал за кварталом, где якобы размещались юнкера. После победы в монастыре разместился Антирелигиозный музей Союза безбожников СССР. Вскоре монастырь взорвали. Мальчишкой я глазел, как связанного веревками по рукам и ногам Пушкина, укоризненно качавшего бронзовой головой, перевозили на расчищенную площадь с бульвара, где он любил гулять и беседовать с друзьями. Волей партии поэта повернули лицом к улице имени Горького, неведомого ему основоположника соцреализма. Поразительно, что печального поэта, разглядывающего кончики своих башмаков, не заменили, как его соседа Гоголя, на бронзового товарища советского покроя, уверенно смотрящего в светлое будущее.
Пушкин хотел взять тихонько шляпу и поехать посмотреть Константинополь. Шляпа эта у него в руке, но бронзовые ботинки от постамента тихонько не оторвешь. Поэт, который всю жизнь рвался в Рим, Париж и Лондон, эмигрировал лишь с одной стороны улицы на другую. Тут он застыл, задавленный коробкой тюремного цвета, называвшейся тогда «Известиями Советов депутатов трудящихся СССР» – семь родительных падежей, глумление над языком Пушкина. Почти все вокруг переименовано: Пушкин стоит на Пушкинской площади, рядом метро «Пушкинская». Позади поэта кинотеатр «Пушкинский», унылое дитя брежневщины. Для полного охвата местности осталось назвать «Макдональдс» «Мак-Пушкин» и продавать там биг-пуш.
В семидесятые площадь вокруг кишела топтунами. Здесь собирались правозащитники и, окруженные толпой любопытных, тихо снимали шапки. Тех, кто без шапок, хватали, заталкивали в машины, увозили за город, избивали и оставляли в снегу, чтобы не мечтали о западном образе жизни. Пушкин, между прочим, тоже стоял, сняв шляпу, но его не арестовывали. Потом власти приспособились чуть что огораживать памятник будто бы для ремонта и подгонять оглушительно ревущие механизмы. От грохота классик вздрагивал.
Так было, а что будет, нам знать не дано. Страна меняется. Но что бы ни произошло, жизнь Пушкина навсегда останется отрезвляющим напоминанием о средневековье, сохранявшемся в России до конца XX века. Литературный эксперт из соседней галактики, прибыв сюда и услышав от первого встречного пушкиниста, что Александр Пушкин – это наше все, удивится, но постепенно, знакомясь с литературой, осознает следующее. Пушкин – первый стихотворец, одописец и модернист, романтик и реалист, прозаик, драматург, эссеист, журналист, редактор, издатель, историк, философ, путешественник. Тот же самый Пушкин – идеалист и материалист, религиозный философ и атеист, милитарист и националист-пацифист, революционер и консерватор, монархист и демократ, патриот и космополит, западник и славянофил, оптимист и пессимист.
