Проникновенный пассаж Мюссе преследует, можно сказать, гуманную цель. Писатель настолько пугается литературных призывов к смерти, что торопится перевести вектор размышлений героя в жизнетворческое русло. И какими бы эгоистическими ни были средства, цель, безусловно, благая: сохранить юноше жизнь, расширить диапазон его мировмешательства. Совет Мюссе, следует отметить, радикальный по рецептуре, исполнен самого сердечного отеческого попечения. К писателю следует прислушаться каждому, кто чувствует себя одиноким и даже не догадывается, что жизнь обязательно посрамит минутную юношескую слабость.
Литература не озаботилась
Литература не озаботилась подсказать юноше, какими должны быть друзья и учителя.
Молодому герою необходим друг или наставник. На роль доброго и понимающего старшего товарища родители, как правило, не годятся. Самое скромное собеседование с отцом нередко заканчивается, как в чеховском рассказе «Тяжелые люди», семейной сварой. Рассорившись с близкими, юный герой тотчас начинает мечтать о том, чтобы бросить опостылевший дом, пойти далеко-далеко, обязательно без шапки, «в рваных сапогах и без копейки денег», чтобы на сотой версте его догнал «встрепанный и испуганный отец» и начал просить вернуться или принять деньги. Тщетны родительские мольбы, нет, юноша-фантазер «даже не взглянет на него, а все будет идти, идти», и где-нибудь, «обессиленный и умирающий от голода, свалится и умрет. Его труп найдут и во всех газетах появится известие, что там-то студент такой-то умер от голода…».
Все юноши – мечтатели. Фантазийные образы часто делаются единственным способом преодоления душевных мучений и становятся той духовной практикой, которая с причудливостью гротеска противостоит реальности. И начинают мерещиться юноше видения – одно слаще другого: здесь и дорожные приключения, и разбойники, а «то еще лучше, попадет он в большой помещичий дом, где узнав, кто он, поят и кормят его, играют ему на рояли, слушают его жалобы, и в него влюбляется хозяйская дочь-красавица».
Нередко одинокому юноше литература с готовностью предоставляет самые сомнительные варианты избавления от сиротливого одиночества. Пушкин сводит Ленского с Онегиным, в качестве наставника Растиньяку Бальзак подбирает Вотрена. Печальный итог отношений пушкинских героев мало удовлетворяет юношу-читателя. Он предпочитает более сильные страсти, даже если о них повествует профессиональный преступник. Никакие поэтические образы и цветистые метафоры не сравнятся с лекцией об истинной дружбе, которую Вотрен читает своему подопечному: «У меня страсть жертвовать собой другому человеку. Я глубоко заглянул в жизнь и признаю только одно подлинное чувство: взаимную дружбу двух мужчин. Много ли найдете вы людей такой закалки, чтобы они, когда товарищ скажет: „Идем, зароем труп!“ – пошли, не проронив ни звука, без надоедливой морали? Я делал это».
Повторимся: юноше и молодому человеку нужен совет доброго наставника. Это аксиома. Но кого назначить на эту ответственную роль? Вотрен не годится – слишком криминален. Родительские рекомендации настолько патриархальны, что произносить их при постороннем все равно что в очередной раз цитировать «Домострой». Байрон, Мюссе или Шенье запутывают нашего юношу противоречивостью советов и запугивают озлобленностью оценок.
Своей льстивой откровенностью, тяжеловесными обобщениями, проповедью добродетелей и провокационностью философских экспериментов, применением психоанализа к очевидным вещам литература дезориентировала юношу. И тут подоспел возраст, когда следует делать самостоятельный и непременно опрометчивый выбор. Юношу потянуло к самостоятельному чтению.
Внеклассное чтение
Юноша конца 1970-х очень любил читать. В ответ на хрестоматийный диктат школьной программы он настойчиво расширял репертуар своих культурных предпочтений. Без помощи друзей здесь не обошлось. Одни порекомендовали «Мастера и Маргариту», Л. Андреева, А. Грина, другие – Хемингуэя, Пруста, Гессе, Кафку, Акутагаву, третьи – Сэлинджера, Апдайка, Мейлера и Гарсиа Маркеса.
Опуская ритуал справедливых и приятных слов в адрес названных писателей и еще десятков не упомянутых, скажем, что в общих чертах ситуация сложилась следующая. Булгаков увлек. Симоновское слово из предварения журнальной публикации – «своеобычно» – стало эмблемой вдохновенного пересказа романа: «А помнишь…?», «А вот еще…». Произведение о Мастере многих воодушевило на собственное творчество, и они ушли в переживание загадочности первой любви и первого тобою сказанного слова.
