Пушкин и масонство - страница 28

Этому соображению и расчету их можно скорее приписать спасение Пушкина от крушения 25-го года, нежели желанию, как многие думают, сберечь дарование его и будущую литературную славу России. Рылеев и Александр Бестужев, вероятно, признавали себя такими же вкладчиками в сокровищницу будущей русской литературы, как и Пушкина, но это не помешало им самонадеянно поставить всю эту литературу на одну карту, на карту политическую: быть или не быть».

Все своеобразие политического мировоззрения Пушкина очень верно характеризует С. Франк в своей работе «Пушкин, как политический мыслитель». «По общему своему характеру, политическое мировоззрение Пушкина есть консерватизм, сочетавшийся, однако, с напряженным требованием свободного культурного развития, обеспеченного правопорядка и независимости, — т. е. в этом смысле проникнутый либеральными началами.

Консерватизм Пушкина слагается из трех основных моментов: из убеждения, что историю творят и потому государством должны править не «все», не средние люди или масса, а избранные, вожди, великие люди, из тонкого чувства исторической традиции, как основы политической жизни, и наконец из забот о мирной непрерывности политического развития и из отвращения к насильственным переворотам…. Пушкин непосредственно любил и ценил начало свободы. И в этом смысле он был либералом.

Но Пушкин также непосредственно ощущал, любил и ценил начала власти и его национально-русское воплощение, принципиально основанное на законе, принципиально стоящее над сословиями, классами и, национальностями, укорененное в вековых преданиях, или традициях народа Государство Российское, в его исторической форме — свободно принятой народом наследственной монархии. И в этом смысле Пушкин был консерватором».

«Главным мотивом Пушкинского «консерватизма» является борьба с уравнительным демократическим радикализмом, с «якобинством». С поразительной проницательностью и независимостью суждения он усматривает — вопреки всем партийным шаблонам и ходячим политическим воззрениям, сродство демократического радикализма с цезаристским абсолютизмом. Если в политической мысли XIX века (и, в общем, вплоть до нашего времени) господствовали два комплекса признаков: «монархия — сословное государство — деспотизм» и «демократия» — равенство — свобода», которые противостояли (и противостоят) друг другу, как «правое» и «левое» миросозерцание, то Пушкин отвергает эту господствующую схему — по крайней мере, в отношении России — и заменяет ее совсем иной группировкой признаков. «Монархия — сословное государство — свобода — консерватизм» выступают у него, как единство, стоящее в резкой противоположности к комплексу «демократия — радикализм («якобинство») — цезаристский деспотизм».

Про Пушкина можно сказать то же, что сказал Гейрих Гейне про Мишеля Шевалье, французского экономиста; что он «консерватор и в то же время прогрессист. Одною рукою он поддерживает старое здание для того, чтобы оно не рухнуло людям на голову, другою чертит план для нового, более обширного здания будущего». Пушкин, хорошо знавший всемирную и русскую историю, был сторонником мысли хорошо выраженной одним английским государственным деятелем, что «народы управляются только — двумя способами — либо традицией, либо насилием». Закон гарантирующий человеку реально возможную в его время свободу черпает свою силу в традиции. Законы любого государства опираются на национальные традиции.

Пушкин всегда невысоко ценил политическую свободу. В 1836 году он писал, например: