Ко времени восстания декабристов Пушкин духовно окончательно порвал с масонами и с их духовными отпрысками. Уход Пушкина от масонов, и отказ его от участия в работе тайных обществ — является важнейшим этапом в духовном развитии русского образованного общества после революции Петра I. Повернувшись спиной к масонам и вольтерьянцам, Пушкин повернулся лицом к духовным истокам русской национальной культуры. Дадим по этому вопросу слово представителю Ордена Г. Федотову. «Выражаясь очень грубо, — пишет он, — Пушкин из революционера (?) становится консерватором: 14 декабря 1825 года, столь же грубо можно считать главной политической вехой на его пути» («Новый Град», стр. 245).
«Я как то изъявил свое удивление Пушкину, — пишет Соболевский, — что он устранился от масонства, в которое он был принят и что он же не принадлежал ни к какому другому тайному обществу».
Пушкин на это ответил Соболевскому следующее: «Разве ты не знаешь, что филантропическое и гуманитарное общество, даже и самое масонство, получило от Адама Вейсгаупта направление подозрительное и враждебное, существующим государственным порядкам. Как же мне было приставать к ним» («Русский архив». 1870 г. Стр. 1315-16).
Этот характерный ответ Пушкина разоблачает ложь декабристов о том, что Пушкин будто бы добивался вступить в тайные общества декабристов, но они дескать не доверяли ему, и его не приняли. Вот то, что, Пушкин, из вольтерьянца и масона, стал национальным мыслителем и консерватором и не могли никогда простить Пушкину историки и критики выполнявшие идейные заказы Ордена.
«Пушкин, — указывает В. Иванов в своем исследовании «А. С. Пушкин и масонство», — не с революцией, а против революции, он не с масонами, а против масонов — врагов Православия и Церкви, Монархии и Русской Народности. Пушкин в своих произведениях православный христианин, и верный сын Церкви, монархист и националист. Его произведения — открытое и сокрушающее обличение масонства. Пушкин отчетливо понял, что значит революция. Он чутким сердцем почувствовал и живым умом осознал, что путь революции самый ужасный и наименее надежный путь для усовершенствования жизни».
Князь П. Вяземский, один из ближайших друзей Пушкина, лучше других знавший политическое мировоззрение Пушкина и декабристов, писал в критической статье о поэме Пушкина «Цыгане»:
«Натура Пушкина была более открыта к сочувствиям, нежели к отвращениям. В нем было более любви, нежели негодования; более благоразумной терпимости и здравой оценки действительности и необходимости, нежели своевольного враждебного увлечения. На политическом поприще, если оно открылось бы пред ним, он без сомнения был бы либеральным консерватором, а не разрушающим либералом. Так называемая либеральная. молодая пора поэзии его не может служить опровержением слов моих. Во-первых, эта пора сливается с порою либерализма, который, как поветрие, охватил многих из тогдашней молодежи. Нервное впечатлительное создание, каким обыкновенно родится поэт, еще более, еще скорее, чем другие, бывает подвержено действию поветрия. Многие из тогдашних так называемых либеральных стихов его были более отголоском того времени, нежели отголоском, исповедью внутренних чувств и убеждений его. Он часто был Эолова арфа либерализма на пиршествах молодежи, и отзывался теми веяниями, теми голосами, которые налетали на него. Не менее того, он был искренен, но не был сектатором в убеждениях или предубеждениях своих, а тем более не был сектатором чужих предубеждений. Он любил чистую свободу, как любить ее должно, как не может не любить ее каждое молодое сердце, каждая благо— рожденная душа. Но из этого не следует, чтобы каждый свободолюбивый, человек был непременно и готовым революционером».
«Политические сектаторы двадцатых годов очень это чувствовали и применили такое чувство и понятие к Пушкину. Многие из них были приятелями его, но они не находили в нем готового соумышленника и, к счастью его самого и России, они оставили его в покое, оставили в стороне.
