— И большая у тебя коллекция?
Люся с ужасом посмотрела на чтеца — они стояли в очереди к гардеробщику, неловкому в своих телодвижениях.
— Там хрыч… — упавшим голосом сказала Люся.
— Какой еще хрыч? — оглянулся чтец.
Оказалось, что в очереди стоит преподаватель медучилища имени Клары Цеткин, который однажды при всех назвал Люсю тупой. Зато Хрыча иначе, чем Хрычом, никто не звал, и Хрыч это знал — и ненавидел, и носил длиннющий галстук — почти до колен. Розовый, в голубой горошек.
— Ерунда, — сказал чтец, смерив Хрыча глазом. — Он ничего не понимает и не видит.
Но Люся как зачарованная глядела на Хрыча, и Хрыч сказал, мелко дрожа лицом:
— Я все вижу, Петрищева! Я все вижу!
Галстук укоризненно ходил, точно маятник.
— Вы обознались! — подступил к нему чтец с угрозой. — Это моя жена — певица Галина Вишневская. Какая еще Петрищева! Извольте лучше смотреть!
Хрыч — человек невысокий и, кажется, не борец — опасливо покосился на чтеца.
— Беру слова обратно, — примирительно сказал он.
— Вот это по-мужски, — похвалил его чтец, и они с Хрычом обменялись затянувшимся рукопожатием, после чего Хрыч предложил ему папиросу. Чтец сунул папиросу в рот, но от огня отказался.
— Мне всюду мерещатся мои ученицы, — пожаловался Хрыч. — Даже дома, бывает, сижу, ем, а они пищат из-под холодильника. Или ложусь в постель — а они тут как тут и дергают за трусы, донимают. Я против них веник завел, отмахиваюсь, а они все за трусы, понимаете, даже обидно. Нехорошие такие девушки.
На улице было ветрено и сыро. Чтец поднял воротник плаща; от ветра ныли уши. Большие грязные куски льда сочились грязью. Бился и ухал призыв.
— Когда же наконец потеплеет? — рассвирепел чтец.
Люся обожала чтеца за победу над Хрычом и шла задумчивая. Чтец совсем разленился и склонялся к тому, чтоб поспать. Его пугали дальние проводы…
Вставал вопрос: куда их деть? Общежитие не годилось. Что до гостиницы, то там заправляли администраторы, коридорные — и ежели слукавить, волею автора преодолеть рутинную заповедь, рассказ получит фантастический оттенок, насторожит недоверчивого читателя, который, усомнившись раз, дальше не верит уже ничему. Так что пришлось — в угоду читателю — переселять чтеца на первый этаж, предоставлять одноместный номер, распахивать окно и рисовать пейзаж пустынного двора, и впихивать в окно грузную героиню, подсаживать ее — чтец закряхтел, налился кровью, — ну! — Люся заехала чтецу сапогом по щеке — и оказалась в комнате. И вот она в кресле; на столике разводы от стаканов, чтец споласкивает два стакана в ванной, которая придумана не зря, а тот командированный, что ближе к утру ломился в дверь, обнаружив полоску света под дверью, остался не у дел, в черновике. Места ему не нашлось — рассказ пошел другим путем, минуя командированного.
— Да, — сказал чтец, разливая дагестанский коньячок, — можно сказать: приключение.
Люся сбросила куртку. Опять две кучерявые женщины пели у нее над сердцем.
— Как же ты здорово отшил Хрыча! — не могла успокоиться.
Чтец занавесил окно, тяжело опустился в соседнее кресло.
— Пьем?
Выпили.
— Да… — сказал чтец. — Медучилище… Ты трупы видела?
— Видела, — сказала Люся.
— Ну и как: страшно?
— Не знаю, — сказала Люся.
Чтец тоскливо посмотрел на кровать, не представляя себе продолжения.
— А ты сам можешь сочинять стихи? — спросила Люся.
— Мы с Наташей ходим парой, — сочинил чтец. — Мы с Наташей санитары.
Люся догадалась, что чтец шутит, и радостно захихикала. Лицо у нее при этом стало толще. Чтец не знал, что еще сказать, и сказал:
— Ну, ладно, пора спать.
— Я пойду, — встрепенулась Люся.
— Куда ты пойдешь? — Дежурную грубость фразы оценит сведущий читатель; над ней всплакнет иная читательница (из наиболее чувствительных).
Чтец встал, нетвердыми шагами подошел к Люсе и потрогал ее за обветренную щеку.
— Сколько тебе лет?
— Пятнадцать.
Чтец думал, что ее ответ несколько ободрит и утешит его, но утешения не наступало. Он признался, что заигрался, что зацепиться не за что, признался он себе.
— Ну ладно, — сказал чтец и неудачно чмокнул Люсю в нос вместо рта. Нос был холодный и какой-то пластилиновый, что ли.
