Машина развернулась, съехала с просёлка и, описав большую вольную дугу, остановилась возле старика.
– Здорово, отец! Ты что тут делаешь? – Водитель, молодой мужик лет сорока, с русой бородкой, худощавый, в расстёгнутой на груди синей рубахе выскочил из грузовика и нырнул под радиатор своего потрёпанного грузовика.
– Да вот, в небо смотрю, – ответил старик, не отрывая взгляда от одинокой ивы внизу, за увалом.
– Ну-ну, – засмеялся русобородый, вылезая из-под радиатора. – А то Славка мне сказал, какой-то, говорит, начальник по нашей земле ходит, что-то замеряет…
Старик ничего не ответил.
– Вижу, ты, добрый человек, что-то ищешь? А? А то, может, помогу чем?
Жаворонок вдруг пригнул крылья и, всё так же журча, стал снижаться, снижаться и сел за ближайшей копной. Отдежурил, полетел отдохнуть.
– Воевал я тут, – сказал старик. – В сорок третьем. Вон там стояло второе орудие, а тут – наше…
Русобородый скомкал в руках тряпку, сунул её под сиденье, застегнул рубашку.
– Вон оно что… Это точно, железяки тут попадаются. А летось я снаряд выпахал. Вот такая чушка! И как он не взорвался? Даже плуги подпрыгнули. Пришлось минёров вызывать.
– Окопы наши вот так шли. Вон там находились орудийные дворики. А немцы шли оттуда. Танки и самоходки. С пехотой. Мы в тот день отбили три их атаки. А ночью отошли. – Старик посмотрел на русобородого и представился: – Денисов Пётр Георгиевич.
– Иван. – Русобородый вытер о полу рубахи большую загорелую ладонь и протянул её старику.
– Вот здесь мы, сынок, и стояли…
От Иванова грузовика пахло бензином и навозом. Мотор пощёлкивал, остывая.
– А я тут хозяйствую, – сказал Иван и потрогал русую бородку. – Уже пятый год как.
– Фермер, что ли?
– Ну да. Выделился, пай получил. А я им сразу сказал: давайте мне Казатчину. Тут мой дед когда-то, ещё до коллективизации, пасеку держал. Вон там у меня картошка, там вон, внизу, возле прудца, капусты почти гектар. А зерно тоже нужно. Корм. Коров держу. Пятнадцать голов. Ну и молодняк откармливаю, само собой.
– Значит, это твоё поле?
– Теперь моё.
– Сил-то хватает?
– Пока хватает. А там вон, вы ж видели разведчика, сын подрастает. Старшая дочь на агронома учится. – Иван оглядел свои владения, засмеялся. – Всё тут теперь моё – от леса до леса. Я ещё и лужок там, внизу, прикупил. Два с половиной гектара… Дом строю. Пусть дети на своей земле живут. – Иван схватил старика за руку. – А поехали, Пётр Георгиевич, ко мне в гости! Чайку попьём! С дороги-то, видать, ни росинки во рту? А?
– Я бы рад, да мне ещё надобно успеть… Так что спасибо, Иван. Спасибо.
– Тогда чем я могу вам помочь?
– Скажи, Иван, вот здесь камни лежали. Три или четыре валуна. Где они? Куда подевались?
– Были! Их дядя Вася в лес, вон туда, выволок бульдозером, когда тут орошение делали. Тут же везде трубы закопаны. Хотели культурное пастбище сделать. Агрегат стоял – «Фрегат». Закопали денежки… Правда, польза всё же есть. Болото вычистили. Установили насос с электромотором. Мотор упёрли, насос разобрали. Теперь там пруд. Дядя Вася карасей запустил. Ловит, забавляется, от Аньки своей прячется… А что вы вспомнили те валуны?
– Наше орудие стояло за камнями. Мы их перед боем даже подкапывали, вниз осаживали, чтобы не мешали стрелять. Они лежали полукругом. В десяти шагах. Понимаешь, Иван, как бы тебе это объяснить, чтобы ты правильно меня понял… – Пётр Георгиевич снова посмотрел на одинокую иву за увалом. – Друга я тут оставил. Боевого товарища. Филата Саушкина. Замковым у нас в расчёте был. Земляк. Мы с ним из одного района призывались.
– Так солдат же всех в Курилово перенесли. Со всех лесов собрали, со всех безымянных могил. Я ещё был такой же, как мой Славка, и помню, как кости их в Курилове на площади лежали. Потом привезли гробы и всех положили в гробы. Теперь там памятник стоит. На плитах, как положено, имена выбиты.
– Его там нет. Филат тут лежит. Я его сам закапывал. Ночью пришёл приказ скрытно, без шума, отойти на запасные позиции. А я остался с пулемётом прикрывать отход. Вот и лежали мы тут с Филатом до утра. А на рассвете я его похоронил. Углубил наш окоп в углу и положил туда друга… Никто об этой могиле не знал. Только я один. На следующий день меня тяжело ранило. И в батарею я вернулся через полтора месяца, когда наша дивизия уже Рославль освободила и дальше пошла. Вот почему его и на плитах нет. После боя, видать, списали как без вести пропавшего. Так часто случалось, когда никто не мог подтвердить ни факта гибели, ни того, что видел мёртвого тела.
