Письмо является ответом на следующее неопубликованное письмо гр. Н. Н. Толстого, датируемое ноябрем 1851 г.:
«Приехав в Старогладковскую, я застал Дмитрия и Алешку, от которых очень мало узнал об своих, братьев Дм[итрий] видел в отъезжем поле, Миша тоже охотился, след[овательно] он здоров; тетенек, Валерьяна и Машу он не видал. Он привел двух борзых: Катая и Позора, Помчишку и Бульку, собаки все здоровы, лошадей он привел только Вороного и Пегого, которого я уже продал за 5 монет. Посылаю тебе письма, которые не стоило бы и посылать; одно письмо от Валерьяна и Маши, кажется, от 1 сентября, остальные от Андрея; в одном он пишет, что он задним умом умен, а мне кажется, что он глуп и сзади и спереди. Пере- читав это письмо, я вижу, что до сих пор по интересу оно не далеко ушло от писем Андрея, и поэтому продолжаю по рецепту Тат. Алекс., т. е. начинаю описывать всё, что я без тебя делал. Станция 1-я Гарцискал. Тут попался мне попутчик и земляк, один из несчастных, путешествующих по воле духовенства, а именно: дьячек из Екатеринодара, родом туляк. Он упросил меня довезти его до Екатеринограда; ночью, когда он уселся уже на облучок и вступил даже в новую для него должность моего камердинера, т. е. начал набивать мне трубку, мне пришло в голову, что вместе с званием несчастного путешественника он может соединять и звание пьяного и нечестного путешественника, что для меня очень будет неприятно, тем более, что об этом разряде путешественников даже и Стерн ничего не говорит, и мое изучение «Сентиментального путешествия» не могло научить меня, как мне вести себя в отношении к этим господам; впрочем опасения мои оказались излишними. Сей церковнослужитель служил мне верой и правдой до Екатеринограда. Ст. II-я Душет. Тут меня хотели задержать под предлогом, что на днях случилось тут несчастие, а именно, выражаясь словами смотрителя: У Грузинского князя неизвестные хищники украли голову, подробности этой были ты верно услышишь при приезде, потому что вероятно это происшествие не скоро изгладится из памяти мирных жителей Душета. Несмотря на это, я поехал далее и ночевал в Анануре, где променял свой тарантас. Из Пассанаура я отправился по новой дороге; караван наш состоял из моего тарантаса, запряженного парой волов, двух пустых арб, меня, церковнослужителя и двух грузин, из которых один, Бичо Симòн всю дорогу распевал грузинские песни, всё шло как нельзя лучше, дорога превосходная, по обеим сторонам горы, осетинские аулы, с которыми перекликался наш Бичо, над нами светлое звездное небо, уже мы доезжали до какого-то укрепления, где мои грузины должны были кормить волов, уже виднелся гостеприимный огонек духана, воображение мое рисовало мне пленительную картину горячего шашлыка. Но les jours se suivent et ne se ressemblent pas, les духан aussi [дни проходят не похожие один на другой и духаны тоже]. В этом мы не нашли баранины. Мой церковнослужитель отправился в укрепление и с торжеством принес мне гадкой говядины, из которой вызвался сделать поварскую штуку, т. е. котлеты; я сперва не соглашался, но когда и Симòн объявил, что шашлык из говядины будет не хорош, и что лучше сделать штуку, я согласился, но, увы, штука оказалась вещью неудобосъедомою. Я выпил чурек [?] вина, съел кусок хлеба, лег в тарантас и заснул. Когда утренний мороз меня разбудил, мы были уж на горе (имя и прозвание которой я не знал). Солнце только что выходило из-за Казбека, со всех сторон из ущелий тянулись стада, где-то вправо на горе горел огонек. «Это праздник», говорил Бичо и по этому случаю затянул предлинную песню. В ущелье Черной речки, по которой мы ехали ночью, клубился туман, вид был так хорош, что даже понравился моему дьячку: «Вот и правду говорят, В. Сиятельство, что чудны дела твои, Господи».
В Казбеке пришли ко мне грузины, которые ездили с тобой на монастырь и, вероятно, полагая, что я большой охотник ездить на быках, предложили мне везти меня на оных до Владикавказа, но, разумеется, отказался, на другой день я доехал до Екатеринограда, где расстался с моим дьячком. От Екатеринограда до Старогладковской было еще несколько интересных эпизодов. Во-первых, Калюгай сделался для меня вторым Гарцискалом и чуть было не второй Капуей. Во-вторых, в Науре я был у Казимира, где ко мне пристал новый попутчик тоже из породы путешествующих по воле начальства, какой-то инженерный офицер. Я был довольно прост, что согласился довезти его до Старогладковской, за что был наказан, во-первых, тем, что заплатил зa 3 лошади, а, во-вторых, тем, что слушал разговоры в роде следующего: «Вы знаете князя Опакидзе? Не правда ли какой милый и образованный молодой человек, он настоящий парижанин», бесконечные похвалы остроумия, светскости Тришатного и Кологривого и так далее.
