Д. П. Маковицкий в своих записках от 22 января сообщает, что: «Лев Николаевич прослезился, читая про себя» эту статью «Кина». Об этом же судебном заседании приводим воспоминания Иосифа Яковлевича Цейликмана (р. 1880 г.), помощника присяжного поверенного, защищавшего на суде политического И. И. Афанасьева, сообщенные им в письме от 4 марта 1929 г. редактору настоящего тома. Часть этого письма опубликовала в прим. к письму Толстого И. Я. Цейликману от 2 февраля 1910 г., т. 81.
«Я познакомился со Львом Николаевичем при крайне своеобразной обстановке. Мне пришлось защищать в Туле, в выездной сессии московской судебной палаты молодого эсера Афанасьева. Дело было тяжелое: у обвиняемого нашли громадный материал, доказывавший его принадлежность к партии: множество нелегальных эсерских изданий, черновики прокламации, печать комитета партии и пр. Нельзя было сомневаться, что будет вынесен обвинительный приговор, что означало, по установившейся тогда судебной практике в отношении эсеров, в наилучшем случае пожизненную ссылку (это уже было бы смягчением наказания, так как ст. 102 Уголовного уложения, по которой обвинялся Афанасьев, требовала каторжных работ). Мой план защиты состоял в том, чтобы убедить палату отвергнуть обвинение по «каторжной» 102 статье — принадлежность к революционной партии — и перейти к обвинению в хранении революционных изданий с целью их распространения. Но рассчитывать на успех, в сущности, было невозможно в виду подавляющих улик. Председательствовал сам старший председатель палаты Разумовский. В списке дел, которые слушались в этот день, дело Афанасьева стояло вторым. Первым должно было слушаться дело восьми (если не ошибаюсь) крестьян, обвинявшихся в покушении на ограбление почты. Зал, в котором происходило заседание, имел, в ожидании выхода палаты, обычный вид: свидетели, адвокаты, немного публики. Вдруг в комнату хлынула огромная толпа, во главе которой не сразу можно было разглядеть небольшую фигуру Льва Николаевича в сопровождении д-ра Маковицкого... Он приехал в Тулу из-за дела крестьян, в самом деле нелепейшего (даже по тому времени) и колоритнейшего.... По просьбе Льва Николаевича, защиту крестьян превосходно провел тульский присяжный поверенный Гольденблат, которого Лев Николаевич тут же в зале, после постыдного провала обвинения, горячо благодарил. Начиналось слушанием дело Афанасьева и судебный пристав с должным усердием выгнал всю массу народа за дверь, так как оно, конечно, слушалось при закрытых дверях. В зале остались, кроме состава суда, только Афанасьев, я и Лев Николаевич с неразлучным Маковицким. Пристав стал достаточно грубо выдворять их, но Лев Николаевич явно не обнаруживал желания уйти, оставаясь сидеть на своем месте в переднем ряду. Я поспешил к приставу и сказал ему, что оставляю Толстого в зале в счет тех трех человек, которых подсудимый был в праве оставлять, когда дело слушается при закрытых дверях. Сделать это было тем проще, что никого из близких Афанасьева на суде не было. Таким образом Лев Николаевич оказался единственным посторонним в зале, единственным, чье участие в процессе не было обязательно. Любопытный инцидент произошел во время присяги. Все, как это полагается, встали, кроме, однако, Льва Николаевича. Судебный пристав не мог потерпеть такой неслыханной вещи, бросился к нему и весьма бесцеремонно стал требовать, чтобы он поднялся. Лев Николаевич колебался и весь покраснел. Наконец он встал. Палата сделала вид, что ничего не замечает, несмотря на то, что инцидент был довольно громкий, что людей было в вале настолько мало, что каждое движение бросалось в глаза, и что за Толстым, конечно, наблюдали с большим любопытством. Лев Николаевич прослушал от начала до конца весь процесс, который прошел в обыкновенном типичном для политического процесса порядке: оглашение обвинительного акта, допрос подсудимого и свидетелей, чтение разных документов, речи прокурора и защитника. Защита добилась неожиданного успеха: палата согласилась поставить дополнительный вопрос — о виновности Афанасьева в хранении революционной литературы. Правда, оправдав Афанасьева по обвинению в том, что он член партии с.-р., она назначила ему самое высокое наказание, какое можно было дать за хранение — три года крепости.
