Псинка - страница 9

— Вот поганая! — возмутилась Галка, озабоченно осматривая пострадавших. — Тяпнула, словно дело сделала, и на утек.

Укусы оказались пустяковыми, и вскоре происшествие это забылось.

Прошло недели две.

Мы с Галкой шлялись у реки, собирали к обеду по маминому заказу молодой щавель.

Тут же бегала Псинка и огромная овчарка Муха.

— Что это с Мухой сегодня? — удивлялась Галка.

А Муха действительно вела себя странно.

Она то и дело подбегала к реке, точно испытывая жажду, тыкалась мордой в воду, но не пила, а хватала водоросли и, выплюнув их, громко, судорожно лаяла.

Псинка вела себя, как всегда — весело, но степенно.

По возвращении домой с Мухой произошло нечто странное.

По двору ходила курица.

Муха совершенно спокойно подошла к ней, неожиданно схватила ее за горло, удушила на наших глазах и, даже не взглянув на свою жертву, лениво ушла в тень.

Мама, наблюдавшая это через окно, с тревожным лицом вышла во двор и собственноручно посадила Муху на цепь.

— Что с Мухой, мама? — пристали мы.

— Не знаю — озабоченно пожала мама плечами. — Только не смейте подходить к собачнику. Неровен час…

Все произошедшее на наших глазах было так странно, что мы, вопреки обыкновению, послушались и к Мухе больше не подходили.

А она вела себя все странней и странней. Изредка хрипло лаяла и все что-то ловила в воздухе.

— Смотри, Муха бредит. И мух-то никаких около нее нет, а она ловит… — говорила Галка, издали наблюдая за собачником.

Дедушки Акима Васильевича, как на грех, не было дома — он должен был вернуться только к вечеру, но зато неожиданно, проездом в соседнюю земскую больницу, завернул в Дубки отец.

Явно встревоженный маминым рассказом, он сейчас же вышел во двор. Муха не вылезала из собачника, смотрела на него красными дикими глазами и, видимо, не узнавая, зловеще рычала.

С языка ее клочьями свисала белая пена.

— Бешенство, — словно припечатал отец и коротко скомандовал всем нам итти в дом.

Через минуту мы услышали выстрел, за ним другой, и все стихло.

Остальных собак отец тут же посадил на цепь и достал из дорожной аптечки шесть маленьких белых пилюль.

«Стрихнин», стояло на коробочке.

— Андрей Акимыч, помилосердствуй, — взмолилась мама. — Остальные пока еще здоровы. Как же здоровых-то… И Акима Васильевича нет. Без него невозможно!

Отец призадумался, взвешивая на ладони беленькие пилюли.

— Ну, ладно, — согласился он наконец. — Но если чуть что заметишь, трави без промедления, — добавил он сурово. — Никакой жалости быть не должно, тут не только мы, но и весь уезд в опасности.

Мама пообещала, и отец, наскоро напившись чаю, уселся на дрожки.

— Помни, ты дала мне слово, — серьезно крикнул он маме, выезжая за околицу. — Без жалости, и всех до последней.

Нас охватило отчаяние.

Мы знали, что таили в себе шесть белых пилюлек, и заранее оплакивали смерть верных друзей.

Но ужаснее всего была мысль о неизбежной гибели Псинки, нашей верной, преданной, такой жизнерадостной и любящей Псинки.

Все происходящее казалось нам чудовищной несправедливостью, какой-то жестокой местью, со стороны неизвестных, но могучих сил ничем неповинным, доверчивым существам.

Полные бессильного гнева, молча, чтобы не разреветься, бродили мы по четырем комнаткам дубковского дома, перебегая от одного окошка к другому.

И ждали конца.

Но все было спокойно — собаки не бесились.

К вечеру приехал Аким Васильевич.

Сумрачно выслушав сбивчивый мамин доклад, он вошел во двор и обошел все собачники поочередно.

Останавливался у каждого по долгу, молча смотрел в их черные дыры — откуда светились тревожные, чуявшие нависшую беду, собачьи глаза — и шел дальше.

В дом Аким Васильевич вернулся мрачнее тучи и, ни слова не говоря, пройдя к себе, заперся на ключ.

Плохо спали в эту ночь в Дубках.

До глубокой теми доносилось к нам в детскую мерное шарканье туфель — это Аким Васильевич, как маятник, мерил взад и вперед свою небольшую, насквозь пропахшую крепким табаком, горенку — да тревожный шопот из-за стены: мама с рябой Анисьей, кажется, так и не ложились до рассвета.

Нас с Галкой сморила таки наконец усталость, и всю ночь мы мучились безобразными снами и с первыми петухами вскочили, как встрепанные.