И вскоре горечь разлуки с нашим лохматым другом потеряла свою первоначальную остроту.
Круто подошла зима. Навалила сугробы, сковала сине-зелеными льдами большое озеро за нашим домом, и начались веселые заботы.
Налаживали ледянки, чистили коньки. Одним словом, жизнь вступала во все свои права.
Помню, месяца через три после приезда проснулись мы с Галкой в своих постелях и принялись обсуждать порядок предстоящего дня, как вдруг в комнату вошла мама и, плотно прикрыв за собой дверь, весело сказала:
— А к вам гость. Да какой! Угадайте.
Мы перебрали всех своих приятелей и подружек, до мама все качала головой и посмеивалась.
В это время в коридоре что-то заскреблось, мягко навалилось на дверь, распахнуло ее, и лохматый живой шар, вкатившись в комнату, устремился нашим кроватям.
Детская огласилась знакомым заливчатым лаем.
— Псинка! — дико взвизгнула Галка и в одной рубашонке скатилась на пол.
Это действительно была Псинка.
Лохматая, взволнованная, немножко отощалая, она урчала, валилась на бок, раскорячив ноги, и, повизгивая от счастья, лизала нам руки.
— Псинка, собачушка! — захлебывалась от радости Галка.
— С кем она пришла, мама? С Михеем, да? — приставал я.
— Без всякого Михея, одна прибежала. И как только дорогу нашла — прямо удивительно! — отвечала мама, почесывая Псинку за ухом.
После этого первого прихода Псинка стала навещать нас через каждые две-три недели. Придет, поживет с недельку, отдохнет, отъестся с дороги и опять в путь, к месту службы.
Случалось, не раз приезжие соседние с Дубками крестьяне, заходя к нам, говаривали: «В Починках видели нашу Псинку. Навестит, ждите». И действительно на другой день объявлялась Псинка, и наш маленький одноэтажный домик оглашался ее звонким, заливистым лаем.
* * *
Так проходила зима. Кончился февраль, пронеслись над нашим озером бурные весенние вьюги, и однажды ночью гулкий стон разнесся над его широкой почернелой поверхностью.
— Лед взломало, ребята, — сказал утром отец. Мы выбежали на крыльцо.
Озеро казалось живым: огромные сине-зеленые льдины ворошились, с глухим шорохом, налезая друг на друга, ползли по направлению к реке.
Солнце светило повесеннему, и в воздухе веяло мягким теплом.
После этого сразу наступила весна, в одну короткую недельку согнав снега и обнажив черную, жмыхающую под ногами землю.
Начались сборы в деревню, и наконец наступил день отъезда.
Весело звенели бубенцы под ямщицкой дугой, потряхивали пегими чолками пристяжные, и тарахтел тарантас, увозя нас в Дубки по просохшей под весенним ветерком проселочной дороге.
По примеру прошлых лет встретил нас за дубковской околицей дедушка Аким Васильевич, немножко постаревший и поседевший за зиму.
Он ласково улыбался из-под пушистых седых бровей, окруженный сворой лохматых своих сторожей.
Псинка была тут же и верховодила торжественной встречей.
Жизнь в Дубках вошла в привычную колею.
Этим летом произошло новое, замечательное событие, о котором я вам расскажу с особенным удовольствием.
В середине лета характер Псинки резко изменился.
Она стала полениваться, полеживать на припеке, щуря карие глаза на солнышко и подолгу, со вкусом спала.
— Что это ты, Псинка, разленилась? — укоряла ее Галка. — Этак совсем бегать разучишься, толстуха.
А Псинка прикрывала глаза, раскидывалась на спине, корячила ноги и всем своим видом выражала негу и полное довольство.
Вскоре выяснилось, что у Псинки будут щенки.
Мы торжествовали и заранее поделили будущее псинкино потомство на троих: Галке, дедушке Акиму Васильевичу и мне.
Псинка видимо отяжелела на подъем.
Сопровождая нас по долгу верности и дружбы в далекие походы, не неслась впереди, завив хвост закорючкой и лая на птиц, как прежде, а степенно трусила сзади и с удовольствием отдыхала в тени, пока мы собирали ягоды или ловили раков в реке.
Затем, как-то утром оказалось, что она исчезла.
Мы обыскали все ее любимые уголки, заглянули даже под дом и в старую заброшенную тепличку в саду, но Псинки все не было.
— Дедушка, Псинка пропала! — бросились мы в тревоге к Акиму Васильевичу.
— Отыщется — успокоил рас тот. — Денька через три объявится, да и не одна, поди. Время ей пришло…
