Он засмеялся, и я проводил его по коридору к жилому блоку.
Вернувшись в кабинет, я сел на стул и глубоко вздохнул. Потом сделал заметку в блокноте. «В тюрьме скучно не бывает», – написал я. Это стало одной из моих любимых поговорок, когда я рассказывал, в какой обстановке собирался провести большую часть следующих двадцати лет. В тюрьме скучно не бывает.
Меня ждали запланированные на сегодня интервью. Просмотрев личные дела заключенных, я пошел в жилой блок, чтобы записать кого-нибудь на интервью, а потом решил выпить кофе с Дороти.
Мы поболтали об РМЦ. Я разузнал, когда прибудут новые заключенные, расспросил о работающих там терапевтах, о том, чего не надо нарушать, чтобы не разозлить охрану. Весьма важная информация для того, кто в тюрьме без году неделю.
Гэри показался в конце своего крыла, знакомое мне каменное выражение на лице пропало. Теперь на его лице была сдержанная улыбка. Он легонько кивнул, повернулся и пошел к себе в камеру.
– Пора возвращаться к работе, – сказал я Дороти.
– Пора, – повторила она.
Я в первый раз направился по крылу насильников. Я шел мимо камер, пока не прочел на двери одной имя Гэри.
– Гэри, – позвал я, вглядываясь в темноту.
На стенах висели снимки хоккеистов и футболистов.
– Я так и думал, что мы с вами скоро встретимся, – раздался ответ из темноты.
Гэри появился из ниши в камере и подошел к двери.
Ну и здоровый же он был парень! Мышцы, выпирающие под белой футболкой, так и бросались в глаза. Слава богу, что у нас все кончилось миром.
– Хотите участвовать в исследовании или нет? – спросил я.
Он засмеялся и ответил:
– Конечно. А вы ничего больше не хотите сказать?
– Можем поговорить о чем хотите, когда подпишете бланки с согласием и документы о конфиденциальности, – сказал я.
– Значит, пока мы говорим не конфиденциально, – нервно сказал он.
– Нет, если только не запишетесь на исследование, – сказал я, вдруг понимая, что сам могу манипулировать объектом изучения, чтобы принудить его к участию.
«Ой, ну и ладно, – подумал я, – комиссия по этике меня поймет».
– Ладно. Почему бы нет. Ребята говорят, с вами забавно разговаривать, – ответил он.
– Подпишите здесь – это ваше согласие на то, чтобы мне дали ваше личное дело. Тогда я приду за вами после обеда, и мы поговорим.
– Без проблем, – сказал он. – Правда, вам может не хватить времени, если вы хотите прочитать все мое личное дело.
Он засмеялся и сел на койку.
– Ну, значит, в два часа я за вами зайду.
Я вышел и направился прямо в хранилище документов, где запросил материалы по Гэри.
Обычно в таких случаях мне приносили одну-две подшитые папки толщиной где-то 5–10 сантиметров. В личных делах хранятся полицейские рапорты, отчеты о поведении в тюрьме, сведения, полученные от соцработников, психиатров и психологов, данные о семье, школе и местах работы и т. п. На этот раз служащая вернулась с папкой толщиной сантиметров пятнадцать, перехваченной несколькими толстыми резинками. «Не так уж плохо», – подумал я, забирая ее. Но служащая сказала:
– Погодите, это только первая. – И потом крикнула: – Вам сложить в коробку или попробуете унести так, в руках?
– Хм… лучше в коробку, если вам не трудно, – сказал я.
Личное дело Гэри уместилось в коробку из-под бумаги для копировального аппарата. Он был прав; мне не хватит перерыва на обед, чтобы прочитать его дело.
Это оказалось одно из самых поразительных дел, которые мне когда-либо доводилось читать. Гэри станет моим первым идеальным психопатом – 40 баллов из 40, а таких в следующие двадцать лет я встретил немного.
Гэри также стал первым психопатом, у кого несколько лет спустя просканировали мозг.
Когда я разгадал подстроенную Гэри и Грантом шараду, заключенные стали считать меня за своего и дружно записываться на исследование. За мои семь лет работы в РМЦ больше 95 процентов тамошних обитателей добровольно вызвались участвовать. Так все и шло по накатанной: я интервьюировал сотни заключенных, каталогизировал истории их жизни, оценивал симптомы и черты характера и в конечном итоге забрался к ним в мозг.
