Эффективность норм законодательства имеет принципиально иную сущность, связана с несколько иным комплексом факторов. Как известно, закон (как и другой нормативный акт) является формой выражения норм права, формальным источником права. Законодательство в узком смысле понимается как совокупность законов, в широком – как совокупность действующих в государстве нормативных актов. Поэтому традиционно соотношение права и закона рассматривается как соотношение содержания и формы. В таком случае термин «эффективность норм законодательства» может пониматься лишь как эффективность законодательной формы выражения норм права, эффективность предписаний государства, соответствующих или не соответствующих правовым началам. Сам же по себе нормативный акт представляет собой слишком разноплановый правовой феномен, чтобы говорить об его единой эффективности. К некоторым частям нормативного акта оценка эффективности просто неприменима, например, к дате принятия, преамбуле, не имеющей нормативного значения, и т. д. Нормативный акт может включать оперативные поручения государственным органам, должностным лицам, то есть ненормативные, индивидуальные предписания. Такие предписания, направленные определенному кругу лиц по поводу конкретной ситуации, будут вызывать эффект, принципиально иной по сфере распространения.
Во многих работах проблема эффективности рассматривается именно как проблема результативности действующего законодательства. Представляется, что в данном случае упускаются из виду содержательные моменты категории эффективности.
С позиций плюралистической теории эффективности интерес представляют психологический, антропологический подходы к понятию эффективности правовых предписаний. В антропологическом аспекте эффективность норм законодательства можно было бы рассматривать как антропологическую адекватность, то есть способность правовых предписаний выражать, развивать и реализовывать основополагающие качества человека – духовность, творчество, самоутверждение, востребованность, способность норм права содействовать развитию личности максимального числа членов общества. При этом, как справедливо отмечает В. С. Барулин, одной из важнейших форм самоутверждения человека является его созидание, понимаемое в самом широком смысле слова как человеческое творение себя, общества, природы, всей материальной и духовной культуры[61].
Выдвигаемая нами плюралистическая теория эффективности права предполагает четкое отграничение права как явления культуры, социально-духовного регулятора общественной жизни и внутреннего мира человека, его эффективности от норм права, которые в данном контексте правильнее называть нормами законодательства. Разграничивая эффективность права и эффективность конкретных норм законодательства, следует согласиться с Г. Д. Гриценко в том, что добровольное исполнение субъектом права взятых на себя обязательств предполагает соответствие содержания права представлениям субъекта о справедливости, равенстве, свободе и других правовых идеях. Это значит, что на первый план выдвигается вопрос о духовно-нравственном содержании права, о включенности представлений о правах и обязанностях в культурно-историческую реальность общества[62]. Еще Г. В. Ф. Гегель отмечал, что «почвой права является вообще духовное, и его ближайшим местом и исходной точкой – воля, которая свободна; так что свобода составляет ее субстанцию и определение и система права есть царство осуществленной свободы, мир духа, порожденный им самим как некая вторая природа»[63].
Плюралистический подход к исследованию социальных, в том числе правовых, явлений, конечно, сам по себе не нов. В пользу методологического и понятийного плюрализма уже не раз выступали как отечественные, так и зарубежные авторы. Так, Дж. Геринг писал: «Чем больше контекстов, в которых данное понятие имеет смысл, тем лучше будет это понятие. Широко применяемое понятие является более полезным, чем понятие с узкой сферой применения. Хорошее понятие удобно растягивается на много контекстов; плохое понятие, наоборот, является узким – ограниченным до маленькой лингвистической сферы»
