– Ты под лавку лезь.
Полезла Мария под лавку, там еще удобней, людей поменьше, под полом стучит, точно в кузне в два молота, но не звонко, железом по железу, скорее железом по доскам. Стучало, стучало, потом гудеть начало, потом шипеть, и Мария уснула. Проснулась она от того, что мать ей под лавку жестяной чайник сует.
– Попей, дочка, водички.
Выпила Мария водички и опять спать. Спит она и вдруг во сне чувствует – что-то дурное и для нее страшное происходит. Проснулась она, выглянула, сразу чьи-то пальцы ей в плечо больно вцепились и из-под лавки вытянули.
– Так вы и под скамейкой прячете, – кричит какой-то неясный в темноте на мать, а она сидит перед ним бессловесно, виновато голову опустив, – я вас предупреждал… Я запрещаю вам брать с собой детей. – Сказал и ушел.
– Кто это? – говорит Мария.
– Это вербовщик, – отвечает мать, – он мимо проходил и увидел Васю рядом со мной. Ох беда, беда. – И она пригорюнилась, но Марию уже больше под лавку не гнала, и Мария с Васей остаток ночи спали у матери на коленях.
Утром приехали в город Харьков. Боже мой, что за роскошь перед детьми явилась. Можно ли поверить, что такое бывает, если б о том рассказывали Марии и Васе. Город Димитров красивый, большой, а перед Харьковом он как село или хутор. Вошли они с матерью вроде бы в дверь, а оказались и не в доме, и не на улице. Над ними небо стеклянное, деревья диковинные растут прямо в деревянных кадках, а меж деревьями лестница белого блестящего камня, вообще блеску вокруг много, а народу в одну минуту Мария увидела столько, сколько за свою жизнь не видела. И весело стало сразу Марии и Васе, все захотелось посмотреть да пощупать. Взяла она брата Васю за руку, и побежали они вверх по белой блестящей лестнице, поднялись, а наверху пол из малиновых квадратов, скользкий как лед. Вася, который любил с горки скользить зимой, разбежался и упал, но не заплакал, а рассмеялся. Мария следом за ним разбежалась и упала и тоже засмеялась. Так бегали они и падали, а потом Мария новую игру затеяла – кругом кадки, где дерево росло, бегать от Васи, а Вася ее догонял. Но надо заметить – как ни веселилась Мария, время от времени все ж подбежит к перилам, посмотрит вниз и видит: мать их сидит на скамейке рядом с мешком. Всякий раз как подбежит – мать их на месте. А последний раз как подбежала – матери не было. И побежали Мария с Васей вниз, стали кричать и звать мать свою, и где силы взяли, чтоб кричать так долго, так громко и без перерыва, ведь до вечера по булочке поели в Димитрове, и больше ничего. Однако, сколько ни кричали, нигде матери не обнаружили. Народ на крик сошелся, стал тесным кругом, повернулся лицом к Марии и Васе и начал их уговаривать:
– Вот мы сейчас дядю милиционера позовем, и он сразу найдет.
Пришел милиционер, взял Марию и Васю за руки и сказал ласково:
– Пойдемте искать вашу мамашу.
Марии этот милиционер сразу понравился, а Вася смотрел на него исподлобья и хотел выдернуть руку, однако милиционер держал крепко. Он повел Марию и Васю через пути и привел в вагон, стоящий отдельно, отцепленный на путях. В вагоне этом было много детей и такого возраста, как Мария, и такого, как Вася. Мария сказала милиционеру, который их привел:
– Дяденька, побудьте с нами, пока наша мама найдется, и мы отсюда уйдем, а то нас могут побить.
– Некогда мне, девочка, – ответил милиционер и погладил ее по голове, – а вы, огольцы, – обратился он ко всей компании, – глядите, ребят не трогайте. Они еще к такой жизни не привычны. Они из деревни. Ведь верно, вы из деревни?
– С хутора, – сказала Мария.
– В случае чего вы дежурную позовите, – сказал милиционер, – она там, за перегородкой.
Но только милиционер ушел, как огольцы начали смеяться над Марией и Васей и говорить, передразнивая милиционера:
– Позовите, позовите… Дежурную, дежурную… Она за перегородкой.
Был этот народ большей частью грязный, в угле и мусоре, и позабывший давно про родите-льскую ласку либо ее вовсе не знавший, а Марию и Васю только еще утром мать обнимала и прижимала к себе. Мария сказала Васе:
– Сядь ближе ко мне и не смотри на них.
