– Ты кипяточком запей, Вася, – говорит Мария, не в силах оторвать от своего куска хоть крошку булки и ломтик колбасы и дать это Васе. А он так хотел!
И потом часто видела она в этом знамение и часто себя за это упрекала. Так и не отдала Мария Васе ни кусочка от своей порции, съела ее до последней крошки, которые с коленок подбирала. Вася видит, ничего ему дополнительно не получить, – начал пить кипяток. И Мария свой кипяток выпила, разомлела, глаза потяжелели. Спала ведь она урывками, то под лавкой, то у матери на коленях. Но женщина не дала понежиться на стуле в тепле.
– В санпропускник, – говорит, – поскольку у меня и помимо вас дел хватает.
Повела она Марию и Васю опять через пути, и Мария была рада, что избавились они с Васей от огольцов, которые и побить могли и от которых Вася дурному мог научиться.
Пришли они в помещение душное, мокрое, вода под ногами хлюпает.
– Все с себя скидывайте, это на прожарку, – говорит женщина.
Снял с себя Вася одежду – животик еще больше стал и ножки еще тоньше, и под шкурой каждая косточка видна. А у Марии тело хоть и изможденное, но правильной формы, она давно уже перед мужчинами раздеваться стеснялась, даже перед братом Колей. Но перед Васей не стеснялась. В санпропускнике никого в тот час не было, и дети помылись с радостью горячей водой, это после булки с колбасой было второе счастье, причем подряд… Мария нашла на полу обмылки и густо намылила Васю, а тот с удовольствием прямо урчал, как благодарная собака. Выдали им вафельное полотенце, одно на двоих. Только начала Мария в предбаннике Васю вытирать, как чувствует – кто-то смотрит. Обернулась, а в дверь парень заглядывает. Как крикнет она – и назад, в баню. Парень смеется.
– Чего ты, – говорит, – я ваш проводник, к вам прикреплен, и вы мне обязаны подчиняться.
– Закрой дверь, – говорит Мария из бани, – пусть я сперва оденусь и Васю одену.
– Ладно, – говорит проводник, – одевайтесь, – и скрылся, ухмыльнувшись.
Проводник этот чем-то был похож на Васю, если б тот вырос. Как и Вася, был он худой, глаза маленькие, серые, лицо продолговатое, чуть курносый. Хоть и был он похож на Васю, Мария его сразу невзлюбила, а Вася, наоборот, к нему потянулся. Так что Мария впервые испытала странное чувство, как будто одно общее, но в отношении Васи оно было недовольст-вом, а в отношении проводника – завистью, точно проводник для Васи что-то имел, чего она, родная сестра, не имела. Однако показывать открыто проводнику, которого звали Гриша, свою неприязнь нельзя было, поскольку у него находилась корзинка с провизией – хлебом и салом. Правда, сала Гриша-проводник не выдавал им еще ни разу, но хлеб – выдавал.
И поехали они так по селам Петровским Харьковской области. Приезжают они в село большое, много в нем домов каменных и церковь белая на площади.
– Вот оно, – говорит Гриша, – ваше Петровское.
И Вася, чтобы проводнику угодить, говорит:
– Наше это, наше…
А Мария посмотрела вокруг и говорит:
– Нет, не наше… У нас церковь на бугре стояла и санаторий рядом, а внизу речка течет.
– Ладно, – говорит Гриша, – не ваше, так не ваше.
Сели опять в поезд и поехали, а потом с поезда слезли и на подводе по местной тамбе ехали. Пока на подводе ехали, Гриша все шептался с Васей, а Мария посматривала на это неодобрительно, но молчала, поскольку корзинка с провизией была у Гриши. Замечает Мария, что Гриша себе и Васе отрезал хлеба и сала, себе побольше, Васе поменьше, а ей один лишь хлеб, да и то небольшой кусок. Пусть, думает Мария, Вася сала поест, раз мне сала не достанется, пусть, – хоть за себя огорчается, но за Васю радуется.
Наконец приезжают они в село. На бугре стоит церковь, под бугром речка течет.
– Ваше это село Петровское? – спрашивает Гриша.
– Наше, – чтобы угодить ему, отвечает несмышленый Вася.
– Нет, не наше, – говорит Мария, – и хоть церковь стоит на бугре и речка есть, а где же санаторий? И заказа не видно, через который в село Поповка идти, где бабушка и дедушка хату имели.
Поехали опять, сперва на подводе, потом на поезде, потом опять на подводе.
– Ваше это село? – спрашивает Гриша.
