Меня поразила такая оценка, но некогда было начинать разговор о Шекспире.
На столе лежал револьвер и две маленьких коробки с патронами.
— Пожалуйста, возьмите это, — сказал я. — Быть может, он поможет вам остаться.
Не успел я выговорить эту фразу, как понял, какой зловещий смысл можно ей придать.
— Поможет вам добраться туда, — поправился я.
Однако он не размышлял о темном смысле фразы; горячо меня поблагодарив, он выбежал из каюты, бросив через плечо:
— Прощайте.
Я услышал его голос за бортом судна: он торопил своих гребцов; выглянув в иллюминатор на корме, я видел, как лодка обогнула подзор.[14] Он сидел на носу, крича и жестикулируя, подгонял гребцов, в руке он держал револьвер и, казалось, целился в их головы; я никогда не забуду перепуганных лиц четырех яванцев. С бешеной силой взмахнули они веслами, и видение скрылось. Тогда я повернулся и увидел на столе две коробки с патронами. Он забыл их взять.
Я приказал немедленно приготовить мне гичку, но гребцы Джима, убежденные, что жизнь их висит на волоске, пока в лодке сидит этот сумасшедший, неслись с невероятной быстротой. Я не успел покрыть и половины расстояния между двумя судами, как Джим уже перелез через перила. Бригантина была готова сняться, грот поставлен, и брашпиль застучал, когда я ступил на борт. Капитан, юркий маленький полукровка лет сорока, с круглым лимонным лицом, живыми глазами и редкими черными усиками, свисающими на толстые темные губы, улыбаясь, пошел мне навстречу. Несмотря на самодовольный и веселый вид, он оказался человеком желчным. Когда Джим на минутку спустился вниз, он сказал в ответ на какое-то мое замечание: «О, да. Патюзан».
Он доставит джентльмена до устья реки, но подниматься по реке «ни за что не станет».
Его английские фразы, казалось, почерпнуты были из самоучителя, составленного помешанным. Пожелай мистер Штейн, чтобы он поднялся, он «с великим почтением» привел бы возражения против опасного предприятия. В случае отказа он подал бы в отставку. Год назад он побывал там в последний раз, и хотя мистер Корнелиус «многими приношениями добивался милости» раджи Алланга и населения, но условия для торговли были невозможны; судно, спускаясь по реке, подверглось обстрелу со стороны населения, скрывавшегося в лесу; матросы, спасая свою шкуру, попрятались в укромные местечки, и бригантина едва не наскочила на мель, где ей грозила гибель. Раздражение, появившееся в нем при этом воспоминании, и гордость, с которой он прислушивался к своей плавной речи, поочередно отражались на его широком простоватом лице. Он хмурился, улыбался и с удовольствием следил, какое впечатление производит на меня его речь.
Темные морщины тронули гладкую поверхность моря, и бригантина с поднятым марселем и поставленной поперек гротреей, казалось, недоумевая, застыла.
Затем он, скрежеща зубами, сообщил мне, что раджа был «забавной гиеной» (не знаю, почему ему пришло в голову это выражение), а кто-то другой оказался «коварней крокодила». Искоса следя за командой, работавшей на носу, он дал простор своему красноречию и сравнил Патюзан «с клеткой бешеных зверей». Он не намеревался, вскричал он, «умышленно подвергать себя нападению». Протяжные возгласы людей, поднимавших катом[15] якорь, смолкли, и он понизил голос.
— Довольно с меня Патюзана, — энергично закончил он.
Как я впоследствии слышал, он был настолько неосторожен, что его привязали за шею к столбу, стоявшему посередине грязной ямы перед домом раджи. В таком не весьма приятном положении он провел большую часть дня и всю ночь, но есть основания предполагать, что над ним хотели лишь пошутить. По — видимому, он вспомнил эту жуткую картину, затем ворчливо обратился к матросу, который шел к штурвалу. Снова повернувшись ко мне, он заговорил рассудительно и бесстрастно. Он доставит джентльмена к устью реки у Бату-Кринг — «город Патюзан», заметил он, «находится на расстоянии тридцати миль в глубь страны». По его мнению, продолжал он вяло, джентльмен в данный момент «как бы труп».
— Что? — переспросил я.
Он принял грозный вид и изобразил, как наносят удар в спину.
