— Она говорила, как обычно все женщины, — сказал он, — просила меня быть осторожным и вернуться домой до темноты, жаловалась, что мне приходится ехать одному. Шла война, и в стране было неспокойно; мои люди закрывали окна дома щитами, защищавшими от пуль, и заряжали свои ружья, а она просила меня за нее не бояться: она сумеет защитить дом до моего возвращения. А я засмеялся от радости. Мне приятно было видеть ее такой смелой, молодой и сильной. Я тоже был тогда молод. У ворот она взяла мою руку, пожала ее и отошла назад. Я остановил свою лошадь и ждал, пока не задвинули засовы у ворот. В то время по соседству бродил со своей бандой великий мой враг — человек аристократического рода и к тому же большой негодяй…
…Я проехал легким галопом четыре или пять миль; ночью шел дождь, но теперь туман рассеялся, и лик земли был чист; равнина раскинулась передо мной, улыбающаяся, свежая и невинная, словно маленький ребенок. Вдруг раздался залп; мне показалось, что дано было по меньшей мере двадцать выстрелов. Я слышал свист пуль, и шляпа моя съехала на затылок. То была, видите ли, маленькая западня. Они заставили моего бедного Мохамеда послать за мной, а затем устроили засаду. В один момент я это понял и подумал: «Нужно и мне пойти на хитрость». Мой пони захрапел, подпрыгнул и остановился, а я медленно сполз вперед, опустив голову на его гриву. Пони пошел шагом, а я одним глазом увидел слабое облачко дыма над бамбуковой зарослью слева. — «Ага, друзья мои, — подумал я, — почему вы не подождали, раньше чем стрелять. Ваше дело еще не выгорело!» Правой рукой я потихоньку вытащил револьвер. В конце концов этих негодяев было только семеро. Они вышли из травы и, подоткнув свои саронги, пустились бежать, размахивая копьями. На бегу они перекликались, пытаясь поймать лошадь, так как я был мертв. Я дал им подойти совсем близко, а затем выстрелил трижды — все три пули попали в цель. Еще раз я выстрелил, целясь в спину человека, но промахнулся: он был уже слишком далеко. Тогда я выпрямился в седле; я был один, чистый лик земли улыбался мне; тут же рядом лежали трое. Один лежал, свернувшись в клубок, другой растянулся на спине, положив руку на глаза, как будто заслоняясь от солнца, а третий очень медленно согнул ногу, а потом судорожно ее вытянул. Сидя на лошади, я следил за ним пристально, но больше он не двигался — bleibt ganz ruhig — застыл неподвижно. И пока я впивался в его лицо, стараясь подметить признаки жизни, слабая тень скользнула по его лбу. То была тень этой бабочки. Посмотрите на форму крыльев. Эти бабочки летают высоко и с силой рассекают воздух. Я поднял глаза и увидел, как она упорхнула прочь. Я подумал: «Возможно ли?» А потом она скрылась из виду. Я спрыгнул с седла и медленно пошел вперед, ведя за собой лошадь и сжимая в руке револьвер. Я осматривался направо, налево, смотрел вверх, вниз, всюду. Наконец, я ее увидел — она сидела на кучке грязи футах в десяти от меня. Я отпустил лошадь и, держа в одной руке револьвер, другой рукой сорвал с головы мягкую войлочную шляпу. Сделал один шаг. Остановился. Еще шаг. Хлоп! Есть! Поднявшись на ноги, я дрожал от возбуждения, как лист, а когда раскрыл эти великолепные крылья и увидел, какой редкий и совершенный экземпляр мне достался, голова моя закружилась и ноги подкосились, так что я вынужден был опуститься на землю. Собирая коллекцию для профессора, я страстно желал иметь такой экземпляр. Я предпринимал далекие путешествия и подвергался тяжким лишениям, я грезил об этой бабочке во сне, и вдруг теперь держал её в своей руке, — она была моя! Говоря словами поэта (он произносил «боэт»):
So halt'ich's endlich denn in meinen Handcn,
Und nenn'es in gcwissem Sinne mein.
[6]На последнем слове он сделал ударение, вдруг понизил голос и медленно отвел взгляд от моего лица. Молча и деловито он стал набивать трубку с длинным мундштуком, затем, опустив большой палец в отверстие чашечки, посмотрел на меня многозначительно.
— Да, дорогой мой друг. В тот день мне нечего было желать: и разбил замысел своего злейшего врага, я был молод, силен, имел друга и любовь женщины, имел ребенка. Сердце мое было полно до краев, и даже то, о чем я грезил однажды во сне, лежало на моей ладони!
