Сидя в лодке, он услышал, как его спутники вдруг стали кого-то ругать.
«Чего ты не прыгал, сумасшедший?» — послышался чей-то ворчливый голос.
Первый механик слез с кормы и стал пробираться, к носу, словно подхлестываемый злобным намерением разделаться «с величайшим на свете болваном». Шкипер, сидевший у весла, хрипло выкрикивал обидные эпитеты. Джим поднял голову и услышал имя «Джордж»; в то же время в темноте чья-то рука ударила его в грудь. «Что ты можешь сказать в свое оправдание, болван?» — осведомился кто-то в порыве справедливого негодования.
— Они меня ругали, — сказал Джим, — они ругали меня… называя Джорджем.
Он взглянул на меня, попробовал улыбнуться, отвел глаза и продолжал:
— Этот маленький второй механик наклонился к самому моему носу: «Как, да ведь это проклятый помощник». «Что?» — заревел шкипер с другого конца лодки. «Как?» — взвизгнул первый механик. И тоже наклонился, чтобы заглянуть мне в лицо. Ветер внезапно затих. Снова полил дождь, и мягкий таинственный шум, каким море отвечает на ливень, вырос в ночи…
— …Сначала они были слишком ошеломлены, чтобы много говорить, — стойко рассказывал Джим, — а что мне было им сказать? — Он остановился, потом с усилием продолжал: — Они называли меня скверными именами.
Голос его, пониженный до шепота, вдруг зазвучал громко, ожесточенный презрением, словно речь шла о каких-то неслыханных мерзостях.
— Не все ли равно, как они меня называли, — угрюмо сказал он. — Ненависть звучала в их голосах. Они не могли простить мне, что я попал в лодку. Они обезумели… — Он отрывисто рассмеялся. — Но это удерживало меня от… Смотрите! Я сидел со скрещенными руками на планшире носа…
Он присел на край стола и скрестил руки…
— Вот так — понимаете? Достаточно было чуть-чуть наклониться, и я бы отправился… вслед за остальными. Чуть-чуть наклониться…
Он нахмурился и, коснувшись пальцем лба, многозначительно сказал:
— Все время я думал об этом… Все время… А дождь, холодный, как растаявший снег, лил на мой тонкий бумажный костюм… Никогда еще мне не было так холодно… И небо было черное, страшно черное. Ни единой звезды, ни зги — ничего за пределами этой проклятой лодки, где двое людей тявкали на меня, словно дворняжки на вора, загнанного на дерево. «Тяв, тяв! Что вы тут делаете? Хорош, нечего сказать. Здесь не место для такого типа, как вы! Что, вышли из своего транса? Влезли в лодку? Да? Тяв, тяв!» Эти двое старались перекричать друг друга. Шкипер лаял с кормы, за завесой дождя его нельзя было разглядеть; он выкрикивал ругательства на своем грязном жаргоне. «Тяв, тяв! Гау, ray, гау! Тяв, тяв!» Приятно было их слушать. Уверяю вас, это меня возбуждало. Это спасло мне жизнь. А они все орали, словно хотели криком свалить меня за борт: «Как это вы набрались храбрости прыгнуть? Вы здесь не нужны. Если б я знал, кто здесь сидит, я б вас швырнул за борт, проклятый хорек! Что вы сделали с механиком? Как это вы решились прыгнуть, трус? И почему бы нам троим не швырнуть вас за борт?..» — Они задохнулись от крика; ливень прекратился. И снова тишина. Ни звука не слышно было вокруг лодки. Они хотели отправить меня за борт. Ну, что же, их желание исполнилось бы, если б только они сидели молча. Швырнуть за борт? Решились бы они на это? — «Попробуйте!» — сказал я.
«Швырнул бы за два пенса!» «Не стоит пачкаться!» — взвизгнули они вместе.
— Было так темно, что я мог различать их, только когда они пошевелились. Ей-богу, жаль, что они не попытались!
Я невольно воскликнул:
— Какое необычайное положение!
— Не дурно, а? — сказал он словно в оцепенении. — Они, кажется, думали, что я прикончил кочегара. Зачем мне было это делать? И как я мог знать? Ведь попал же я как-то в лодку. В лодку…
Мускулы вокруг его рта сократились, и гримаса рассекла маску на лице, — сильная судорога, судорога, словно вспышка молнии, освещающая на момент тайные извилины облака.
— Я прыгнул. Прыгнул несомненно, ибо сидел с ними в лодке, не так ли? Не ужасно ли? Что-то побуждает сделать такую вещь, а потом ответственность ложится на человека. Что я знал об их Джордже, из-за которого они так выли? Помню, я видел, как он лежал, скорчившись, на палубе.