Сообщение это привело всех в смущение. Стали поговаривать о том, что пора пристать к той или иной партии. Скоро начнется битва, и многих ждут великие беды. В тот вечер здание, возведенное руками Джима, — упорядоченная мирная жизнь, когда каждый был уверен в завтрашнем дне, — казалось, вот-вот рухнет и превратится в развалины, обагренные кровью. Беднейшие жители бежали в джунгли или к верховьям реки. Многие из зажиточных жителей сочли необходимым засвидетельствовать свое почтение радже. Юноши, состоявшие при радже, грубо над ними издевались. Старый Тунку Алланг, чуть не рехнувшийся от страха и колебаний, или угрюмо молчал или осыпал их бранью за то, что они явились к нему с пустыми руками; они ушли сильно напуганные. Только старый Дорамин объединил своих соплеменников и неумолимо вел свою линию. Невозмутимо восседая на высоком кресле за импровизированным частоколом, он низким заглушённым голосом отдавал распоряжения.
Наступили сумерки, скрыв тело мертвого человека, который лежал, раскинув руки, словно пригвожденный к земле; затем ночь нависла над Патюзаном, заливая землю сверканием неисчислимых миров. Снова в незащищенной части города запылали вдоль единственной улицы огромные костры; отблески света падали на прямые линии крыш, на кусок стены из переплетенных ветвей, кое-где освещена была целая хижина на вертикальных черных столбах. И весь этот ряд домов в отсветах пламени, казалось, уползал во мрак, сгустившийся в сердце страны. Великое безмолвие, в котором дрожало пламя костров, протянулось до темного подножия холма; но на другом берегу реки, где пылал перед фортом только один костер, раздавался шум, словно топот толпы или грохот далекого водопада.
Браун мне признался, что, глядя на это зрелище, он, несмотря на все свое презрение и веру в себя, вдруг почувствовал, будто наконец налетел и ударился головой о каменную стену. Если бы его шлюпка лежала на воде, он, кажется, попытался бы улизнуть, рискнул бы подвергнуться преследованию на реке или умереть голодной смертью на море. Сомнительно, удалось ли бы ему скрыться. Как бы то ни было, но этой попытки он не сделал. На секунду у него мелькнула мысль ворваться в город, но он понимал, что в конце концов попадет на освещенную улицу, где их, как собак, пристрелят из домов. Врагов было двести на одного, — думал он, — а его люди жевали последние бананы и поджаривали остатки ямса, полученного благодаря дипломатии Кассима. Корнелиус сидел возле них и дремал.
Тут один из белых вспомнил, что в лодке остался табак, и решил отправиться за ним; придал ему смелости тот факт, что туземец Соломоновых островов вернулся из этого путешествия невредимым. Остальные стряхнули с себя уныние. Браун выразил свое одобрение, презрительно заявив:
— Ступай, черт с тобой.
Он считал, что вполне безопасно в темноте спуститься к речонке. Парень перешагнул через ствол дерева и скрылся. Через секунду они услышали, как он влез в лодку, а затем снова выкарабкался на берег.
— Достал! — крикнул он.
За этим последовал выстрел у самого подножия холма.
— Меня ранили! — заорал парень. — Слышите, меня ранили!
И тотчас же с холма стали палить из ружей. Словно маленький вулкан, холм стал выбрасывать в ночь огонь и дым, а когда Браун и янки проклятиями и тумаками положил конец стрельбе, — с речонки донесся глубокий протяжный стон; за ним последовала душераздирающая жалоба, от которой, словно от яда, кровь стыла в жилах. Затем где-то за речонкой сильный голос отчетливо выкрикнул непонятные слова.
— Да не стреляйте! — крикнул Браун. — Что это значит?
— Слышите вы, на холме? Слышите? Слышите? — трижды повторил голос.
Корнелиус сейчас же перевел.
— Говорите, — закричал Браун. — Мы слушаем!
Тогда человек где-то у края пустыря громко и высокопарно объявил, что между племенем Буги, живущим в Патюзане, и белыми людьми и их союзниками не может быть ни переговоров, ни доверия, ни мира. Зашелестели кусты, раздался выстрел, сделанный наугад.
— Черт побери! — пробормотал янки, с яростью ударяя о землю прикладом ружья.
Корнелиус перевел. Раненый, лежавший у подножия, выкрикнул два раза: «Втащите меня на холм! Втащите!» — и стал жалобно стонать. Пока он спускался по темному склону, а затем скорчился на дне лодки, — он не подвергался опасности. Найдя табак, он, видимо, обрадовался и, вскочив на борт лодки, лежавшей высоко на сухом берегу, забыл об осторожности. Речонка в этом месте имела не больше семи ярдов в ширину, и случилось так, что на другом берегу притаился в кустах человек. Это был Буги из Тондано, совсем недавно приехавший в Патюзан, родственник человека, застреленного в тот день. Удачный выстрел из дальнобойного ружья действительно устрашил жителей поселка. Человек, считавший себя в безопасности, был убит на глазах у своих друзей, с улыбкой на губах упал на землю, и такая жестокость пробудила в них ярость. Родственник убитого Си-Лапа находился в то время с Дорамином за частоколом в нескольких саженях от того места. Вы ведь знакомы с этим народом, и должны согласиться, что парень проявил необычайное мужество, вызвавшись отнести один, в темноте, весть пришельцам на холме. Ползком пробравшись через открытый пустырь, он свернул налево и очутился как раз против шлюпки. Он вздрогнул, услыхав крик человека, отправившегося за табаком. Присев, он вскинул ружье на плечо и, когда тот выпрямился, спустил курок и всадил бедняге три пули дум-дум в живот. Затем, припав к земле, он прикинулся мертвым, а град свинцовых пуль со свистом прорезал кусты направо от него; после этого, согнувшись и все время держась под прикрытием, он произнес свою речь. Выкрикнув последнее слово, он отскочил в сторону, снова припал на секунду к земле и, целый и невредимый, вернулся к домам, завоевав в ту ночь такую славу, что и при детях его о ней будут помнить.
