Он еще не совсем стряхнул дремоту и, очутившись в таком необычайном положении, был очень предупредителен и проявил полную готовность ей служить.
Она вышла из комнаты, и он двинулся за ней; в коридоре они потревожили старую ведьму, которая исполняла в доме обязанности кухарки, хотя по дряхлости своей едва понимала человеческую речь. Она поднялась и потащилась за ними, бормоча что-то беззубым ртом. На веранде Джим задел локтем гамак из парусины, принадлежащий Корнелиусу. Гамак был пуст.
Торговая станция в Патюзане, как и все станции «Штейна и К°», первоначально состояла из четырех строений. Два из них превратились в кучу палок и гнилого тростника, над которой грустно склонились четыре угловых деревянных столба; но главный склад, находившийся против дома агента, еще не развалился. То была длинная хижина, стены ее были из глины пополам с грязью; в одном конце находилась широкая дверь из крепких досок, еще не сорванная с петель, а в одной из боковых стен было четырехугольное отверстие, нечто вроде окна, с тремя деревянными брусьями. Перед тем как сойти с веранды, девушка оглянулась через плечо и быстро прошептала:
— На вас хотели напасть, когда вы спали.
Джим говорит, что был разочарован. Старая история! Ему надоели эти покушения на его жизнь, надоела эта тревога. По его словам, он рассердился на девушку за то, что она его обманула. Он последовал за ней, уверенный, что это она нуждается в его помощи, и теперь, раздраженный, готов был повернуть назад.
— Знаете ли, — глубокомысленно заметил он, — я, кажется, был слегка не в себе все эти последние недели.
— Ошибаетесь! нисколько, — не мог не возразить я.
Но она быстро двинулась вперед, и он спустился за ней во двор. Забор давно развалился, и по утрам буйволы, громко фыркая, спокойно здесь прогуливались; джунгли уже стали подступать к дому. Джим и девушка остановились в густой траве. За светлым кругом, в котором они стояли, тьма казалась особенно черной, и только над их головами мерцали звезды. Джим говорил мне, что ночь была чудная, прохладная, и легкий ветерок дул с реки. По-видимому, от него не ускользнула мягкая красота ночи. Помните, что сейчас я вам рассказываю любовную историю. Ночь любви… Она окутывала их тихой лаской. Пламя факела развевалось, как флаг, и некоторое время ничего не было слышно, кроме тихого потрескивания.
— Они залегли в сарае, — прошептала девушка, — ждут сигнала.
— Кто должен дать сигнал? — спросил он.
Она встряхнула факел, который разгорелся ярче, выбросив фонтан искр.
— Но вы спали так беспокойно, — продолжала она шепотом, — я сторожила…
— Вы! — воскликнул он, вытягивая шею и всматриваясь в темноту.
— Вы думаете, я сторожила только сегодня! — сказала она с каким-то печальным негодованием.
Этой фразой, говорит он, она словно его ударила. Он глубоко вздохнул, почему-то назвал себя мысленно негодяем и почувствовал раскаяние. Он был растроган, счастлив и горд. Позвольте еще раз вам напомнить: это любовная история; об этом вы можете судить по нелепости — по экзальтированной нелепости всей этой картины — стояния при свете факела, словно они явились сюда специально для того, чтобы объясняться в присутствии притаившихся убийц. Если бы, как заметил Джим, у этих подосланных шерифом Али убийц имелась хоть капля мужества, они бы не преминули в этот момент напасть. Сердце его билось сильно — не от страха, — но вдруг послышался шелест в траве, и он быстро вышел из круга света. Мелькнула какая-то темная фигура. Он громко крикнул:
— Корнелиус! Корнелиус!
Наступило глубокое молчание. Снова девушка подошла к нему.
— Бегите! — прошептала она.
Старуха приблизилась к ним; ее сгорбленная фигура, припадая, ковыляла у края светлого круга; они услышали ее бормотанье и тихий протяжный вздох.
— Бегите! — взволнованно повторила девушка. — Они испугались… этот свет… голоса… Теперь они знают, что вы не спите… знают, что вы смелый…
— Если это так… — начал он, но она его перебила.
— Да, эту ночь! Но что будет завтра ночью? И послезавтра? Могу ли я всегда сторожить?
Голос ее оборвался, и это подействовало на него так, что он лишился дара слова.
