- Ну, брат! - Максимейко поперхнулся от возмущения, - на три тысячи долларов мог бы и сам хоть что-то придумать. Откуда мне знать, какие гениальные мысли могут возникнуть в твоей голове?
- Та-а-а, - смутился польщенный кум и раздался в плечах. - Значит так: конвой я проинструктирую. Им тоже... лишняя премия, как находка. Изменю кой чего в антураже, автозак пущу под откос. Жалко, конечно, машина совсем новая... нет, полкан, ты совесть имей: неужели, все это не тянет на пятнадцать косых? Опять же, начнется следствие, будут допросы свидетелей и не все запоют в унисон. Согласись, риск очень большой! Вот ты, к примеру, сможешь ли все подтвердить?
- Не смогу, - Максимейко усиленно замотал головой Максимейко, - никак не смогу! Ведь я тяжело ранен, нахожусь в критическом состоянии. Ты отправил меня на попутной машине в ближайший госпиталь. Но если врачи не залечат, и ты согласишься на восемь тысяч, так и быть, словечко замолвлю, куда ж от тебя деться?
- Не знаю, что и сказать... за двенадцать я бы рискнул.
Кум сомневался, прикидывал "за" и "против". Даже водку прихлебывал маленькими глоточками, как чай из глубокого блюдца.
- Нет у меня двенадцати тысяч, - честно признался полковник, - если будет, то только завтра. А завтра не будет меня. Десять штук ты получишь прямо сейчас, без всякой расписки. Плюс ко всему я берусь обработать Черкеса, в плане его лояльности и молчания.
- Разве что так. В принципе, версия всех устроит, потому, что многое объясняет. И череду покушений на Ичигаева, и угон самолета, и выстрелы на мосту. В свете ее, то, что случилось утром в Ростове - хитрый маневр, дымовая завеса, имевшая целью распылить силы милиции, направить их по ложному следу, отвлечь от района основного удара...
- Ну, голова! - вынужден был констатировать Валерий Георгиевич, косвенно признавая, что Аким не так уж далек от истины.
Когда автозак подтащил "Волгу", кум с полковником уже пели песни...
Если ты что-то в уме планируешь, это уже свобода; когда же при этом ты раб обстоятельств - это еще неволя. Ичигаев остался в браслетах, но без конвоя. Это тревожило.
Разве так выкупают? - думал он, переминаясь с ноги на ногу. - Где Эфенди, где дядя, где хоть одна знакомая рожа?
Свой шанс на счастливый исход он считал теперь очень призрачным и в дуще представлял, как сейчас его грохнет этот дедуля, а кум в протоколе напишет: "убит при попытке бегству".
Минжуется чех, не верит в свой фарт, - понимающе думал законник, - ишь, как глазищами зыркает, меня опасается. Зашугали его на киче нестуляки копальники, а такого поди закопай: прикрывает его крылом ангел хранитель. Загони в него хоть обойму - один хрен выживет. Нет, не скоро придет его час, успеет и поумнеть.
Была у Черкеса теория. Глаза, в его понимании - индикатор жизненной силы. С годами они тускнеют: гаснет огонь, остается холодный дым. Такие пустые зрачки он встречал лишь в палате для безнадежных, да на зоне - мрачный, поверхностный взгляд цвета табачного дыма. Никто из его носителей долго не протянул: спид, заточка, туберкулез, гепатит, петля, пневмония - у смерти в неволе большой арсенал и очень богатый выбор.
- Эй, апельсин, - сказал он свистящим шепотом, - ты здесь под мою ответственность. Упаси тебя Бог пойти на подрыв: поймаю - шкуру спущу!
- За базаром следи! - огрызнулся Заур.
До сих пор он видел законника лишь со спины и не мог оценить по достоинству суть и значимость его "парадного фрака", но обернувшись, разом взвесил и то и другое:
- Ты что ль, Черкес?
От души отлегло. Все дурные предчувствия вдруг показались пустышкой, блажью.
Терентий Варламович это заметил. По жизни он слыл проницательным человеком, а на старости лет возомнил себя, чуть ли ни телепатом.
- Я это. Я, сынок, - произнес он ворчливым тоном, - а кого ты хотел увидеть?
- Не знаю, - честно ответил Заур и звякнул браслетами: хотел почесать в затылке, да как-то не получилось. - Сам еще толком не разобрался: кто там, в гостях у Кума, посылал мне приветы с воли. Умные люди говорят, Фармацевт, а я о таком и не слышал.
